— Израильское правительство старается помогать им, — заметил Дэн Стедман.
— Могли бы делать намного больше. — Рой обращался к рабби.
— Каждая страна могла бы делать для нуждающихся намного больше, чем делает, — мягко сказал тот. — Назови хоть одну, которая делает все, что может.
— Но эта обязана быть нацией идеалистов, — возразил Рой.
— Обязана? Очень надеюсь, что нет.
— Как это? — Рой был поражен. — Странно слышать такое от раввина. Разве вы не хотите, чтобы эта страна была идеалистической?
— Нет, не хочу. Вся наша религия нацелена на практическую этику, а не на абсолютный идеализм. Этим-то иудаизм и отличается от христианства. Мы не требуем, чтобы люди были сверхчеловечными, достаточно быть просто человечными. Как сказал Гилель: «Если я не для себя, кто для меня?». Традиционно мы всегда чувствовали, что парносса, зарабатывание на жизнь, необходима для хорошей жизни. У нас нет традиции идеалистического аскетизма или сверхчеловеческой преданности, как в монашестве или искусственном обете бедности.
— Что плохого в идеализме?
— Создание из идеи культа. Идея начинает значить больше, чем люди. Иногда люди жестоки, потому что… да потому что они — люди. Но есть самоограничение. Если человек нормален, за жестокостью обычно следуют угрызения совести. Но если он идеалист, то любое зло может быть оправдано во имя идеала. Немцы убили миллионы во имя идеала расовой чистоты. В России тысячи были убиты за вполне человеческое желание сберечь немного еды на зиму. Я мог бы добавить, что прямо сейчас кто-то из твоих коллег-студентов в Америке творит зло во имя мира или социального равенства, во имя каких-то чисто теоретических обязательств или любого другого идеала, который кому-либо придет в голову.
Они спорили до поздней ночи. Иногда спор вертелся на месте, как это часто бывает со спорами, а иногда соскальзывал в области, совершенно не связанные с предметом обсуждения. Но главными оппонентами были Рой и рабби; Дэн лишь изредка вступал в разговор — всегда на стороне сына. Вопрос о взрыве в квартире Мимавета не возникал вплоть до того момента, как гости собрались уходить. В разговоре упомянули Хайфу, и Рой спросил отца, как прошла поездка.
— Можно сказать, успешно, Рой. Ты, надеюсь, согласишься. В порту я случайно заметил «Атению». Мы в очень хороших отношениях с капитаном, я зашел повидаться. Он тоже обрадовался и в итоге пригласил нас обоих пойти с ним — Греция, Сицилия, и назад в Хайфу — всего десять дней. Что ты на это скажешь?
— Вот это да, папа! Когда едем?
— Можно уехать в Хайфу в воскресенье…
Рой щелкнул пальцами.
— Вот… я кое о чем вспомнил.
— В чем дело? У тебя экзамен?
— Нет, у нас в это время как раз перерыв. Но мне понадобится паспорт, да?
— Конечно. В чем дело, ты его потерял?
— Я его не терял, — и он рассказал, что произошло.
— Они его потеряли — один из этих твердолобых копов куда-то засунул его, — добавил он с негодованием. — И если они отправили его сегодня, я не получу его завтра, потому что это шабат, а в шабат почта не работает. И даже если он придет в воскресенье, я не получу его до полудня, потому что мою почту приносят в это время.
— Я думаю, что ты не получишь его и в воскресенье, — медленно произнес отец.
— Почему нет?
— Потому что… потому что, хотя в здешней полиции может быть куча растяп, даже твердолобых копов, как ты их называешь, но с паспортами они никогда не делают ошибок — кроме преднамеренных.
— Что ты имеешь в виду? — Рой забеспокоился.
— Тебя допрашивали в понедельник? Во вторник?
— Во вторник.
— Хорошо, сегодня пятница. Прошло четыре дня, и ты все еще не получил его. Думаю, они арестовали твой паспорт. И в такой стране как эта, окруженной врагами, ты все равно что в тюрьме. Ты не можешь поехать никуда, даже в гостиницу в другом городе. И они могут арестовать тебя в любое время, когда захотят. Почему ты не пошел туда, когда паспорт не пришел по почте?
— Я ходил. Я был там сегодня утром. Никто ничего не знает. А когда хотел пойти к этому инспектору, тому, в кипе, — мне сказали, что он ушел и уже не вернется.
— Этого-то я и боялся, — пробормотал Дэн.
