— Марти прав, — рассудительно сказал Рэймонд. — Вы были бы как-то обязаны ему, если бы он просил вас приехать и занять его место — это понятно. Как и в случае, если бы он рекомендовал вас правлению даже без вашего ведома — просто представил бы как возможного кандидата. Но он вообще не имел к этому никакого отношения. Когда он сказал, что хочет взять длительный отпуск, — и учтите, он не просил, он просто известил нас, — мы долго обсуждали, что делать. Был даже вариант ни с кем не связываться, а просто договариваться с кем-нибудь из семинарии время от времени.
— Понимаю. — Рабби Дойч долго смотрел на потолок, обдумывая ответ. — И тем не менее, раввинство — это не бизнес. Я не могу воспользоваться отсутствием коллеги, чтобы занять его кафедру, как бизнесмен отбирает клиента у конкурента. — Он поднялся и стал расхаживать по комнате, а они следили за ним, как зрители на теннисном матче. — Я был очень счастлив здесь. Я признаю это. И я счастлив слышать, что мои усилия не были напрасны. Я счастлив слышать, что обо мне хорошо думают в конгрегации. Я просто счастлив. Теперь предположим, что вследствие моего большего опыта кто-то из вас, большинство из вас, даже вся конгрегация, — он остановился перед ними и широко развел руки, словно физически обнимая многочисленную паству, — решили, что я больше подхожу вам, — я намеренно преподношу это таким образом, джентльмены, потому что и мысли не допускаю, будто методы рабби Смолла не столь эффективны, как вы, джентльмены, похоже, думаете обо мне и моих методах, — но даже и при этом возникает вопрос: справедливо ли — или, по крайней мере, прилично ли для меня — занять эту кафедру на основании постоянного контракта, в то время как рабби Смолл оставил ее, намереваясь вернуться после каникул, отпуска или даже простого отсутствия.
— Но в этом-то все и дело, — сказал Марти. — Это не просто обычный отпуск. Я-то знаю, именно я обо всем с ним договаривался. Я был готов говорить о контракте. Он провел здесь почти семь лет и за все это время ни разу не уезжал, мы были готовы дать ему годичный отпуск. Но для годичного отпуска, как вы понимаете, должен быть контракт. Я хочу сказать, что нельзя выдать человеку годовое жалованье или его половину, чтобы он мог съездить в Израиль, а потом услышать от него: «Очень жаль, ребята, но я решил работать в другой конгрегации». А он даже обсуждать это не захотел. — Марти не мог сдержать негодование в голосе. — Наотрез отказался говорить об этом. Ладно, не хотите говорить о контракте — замнем, но каковы ваши намерения, рабби? Как долго вы хотите отдыхать? Вы хотите поехать в Израиль? Все бросить и расслабиться? Прекрасно, я могу это понять. Я считаю, что раввин должен хотя бы раз съездить в Израиль, чтобы иметь возможность сказать, что был там. Вы хотите уехать на три недели, на месяц, — отлично, мы прекрасно все уладим. Нет, он хочет длительный отпуск, три месяца, а то и больше. Но я казначей храма. Я финансист, и отвечаю перед всей конгрегацией за то, как расходую деньги храма. Это не мои деньги. Это их деньги, деньги конгрегации, а когда я имею дело с чужими деньгами, я должен быть осторожным. Я хочу сказать, предположим, что кто-то из конгрегации спрашивает — какое я имел право отдать деньги храма, когда я даже не знаю, вернется рабби или нет? Я прикидываю, что он мог бы попросить у конгрегации на законных основаниях, придумываю формулу и говорю: «Хорошо, рабби, давайте подсчитаем исходя из права на отпуск. Вы здесь немного больше шести лет. Каждый имеет право на две недели отпуска в год. Итак: шесть раз по две недели — двенадцать недель или три месяца. Получается, что оплаченный трехмесячный отпуск я смогу оправдать перед кем угодно». И что на это говорит рабби, как вы думаете? Он говорит, что уже думал над этим и решил, что не должен получать жалованье за это время. И как по мне, это означает, что он фактически подал в отставку, — торжествующе сказал Дрекслер.
— Я это тоже так понимаю, — вмешался Берт Рэймонд.
На лице рабби Дойча появилось отсутствующее выражение, и когда он заговорил, его взгляд был направлен не на них, он обращался к невидимой аудитории.
