— Но не забывайте, соотечественницы: полчища неприятеля несут России старые деспотические порядки. И поэтому от имени Временного правительства я призываю вас, наши сёстры, русские патриотки, в своих помыслах и делах, в письмах на фронт будьте твёрдой поддержкой ратного духа ваших мужей, сыновей, братьев! Доблестное русское воинство исполнит свой долг: раздавит немецкую гадину на российских полях, погонит и турецких супостатов вспять, дойдёт до Берлина, Дарданелл и Босфора! Поэтому мы говорим: война до победного конца!
Шквал аплодисментов обрушился в зале, многие повскакивали с мест, кричали:
— Война до победы!
— Слава русской армии!
— Полная поддержка Временному правительству!
Возбуждённые лица, пылающие взоры, патриотизм, смешанный с жертвенностью — хоть сейчас веди в психическую атаку на вражеские окопы.
«Да, поработали в Туле меньшевики, господа эсеры и, можно предположить, кадеты...»
Дама в боа, председательствующая, звонила в колокольчик, призывая к порядку и тишине, и была, судя по красным пятнам на щеках и сбившейся причёске, чрезвычайно взволнована. Сквозь шум, который постепенно угомонился, она говорила:
— Мы все, как один... как одна... — Голос её прерывался. Стало совсем тихо. — Мы в Туле создадим женский батальон сестёр милосердия! А теперь... Кто ещё? Кто?..
«Пора!» — приказал себе Григорий Каминский и крикнул:
— Прошу слова!
В его сторону дружно повернулись головы.
— Кто? — Председательствующая близоруко вглядывалась в зал. — Вижу, вижу. Прошу, сударь!
Каминский поднялся на сцену. Сотни глаз были устремлены на него, он физически ощущал их прикосновение.
Было абсолютно тихо.
— О войне, — сказал он и помедлил немного. — Вот сегодняшняя московская газета «Телеграф». — Григорий вынул газету из кармана пиджака. — Последние сообщения из Ставки. — И он прочитал ровно и спокойно: — «После сильной артиллерийской подготовки химическими снарядами перешедшим в наступление немцам удалось занять часть наших окопов в двадцати вёрстах южнее Риги. Чёрное море. Наши аэропланы под огнём неприятельских батарей произвели налёт на Босфор, сбросив удачно бомбы на форты. Двум аппаратам не удалось вернуться к своим судам. Пилоты геройски погибли». — Казалось, в зале тишина становится тяжёлой, осязаемой. — Вот как ведётся «победоносная» война, — продолжал Каминский, — так гибнут русские воины. Ваши мужья, сыновья, братья! — И теперь он говорил уже женщинам, собравшимся в Новом театре, голос его набирал силу и страстность. — А что получите вы, работницы и солдатки, пришедшие на этот митинг? Вы слушаете патриотические речи и забываете о том, что дома вас ждут голодные дети, у многих мужья погибли в кровавой мясорубке, а те, что вернулись, — калеки!.. И такая же участь ждёт тех, кто сейчас находится в окопах на передовой. Я спрашиваю вас: ради чего эта война? Ради чего льётся кровь?
Зал хранил тяжкое молчание, как в гипнозе.
«А теперь самое главное!»
— Женщины! Работницы и солдатки! — Голос его звенел. — Прислуги и прачки! Я обращаюсь к вам, сидящим в задних рядах и на галёрке! В первых рядах меня не услышат... — Он увидел, как в третьем или четвёртом ряду протестующе передёрнула плечами смуглая девушка в гимназическом платье. — Тут с пеной у рта говорили: теперь, после свержения царизма, мы ведём революционную войну, ваши мужья, сыновья и братья проливают кровь за дело революции и отстаивают её завоевания... Не верьте! Это — ложь!
Зал закачало движение, поднялся шум, слышались невнятные протестующие возгласы, дама в боа звонила в колокольчик, и вид у неё был чрезвычайно растерянный.
— Повторяю: это ложь! — продолжал Каминский; зал неохотно замолкал. — И после падения самодержавия война выгодна только буржуазии, как русской, так и иностранной. За миллионные прибыли поставщиков оружия умирают в окопах русские и немецкие солдаты...
— Долой! — послышался вопль из зала.
— Да это немецкий шпион!
— Арестовать его! — кричали со всех сторон.
Григорий увидел, как вскочила со своего места гимназистка, голос её был звонок и высок:
— Дальше! Говорите дальше!
