— Я смываюсь отсюда у первого же светофора, — шепнула ему Зази прямо в ушную раковину. — Ты, дядь, усек, что тебе нужно сделать?
— Но как же мы тогда вернемся домой? — простонал Габриель.
— У меня нет никакого желания возвращаться домой.
— Но они же не отпустят нас...
— Если мы не выходим, — пообещала Зази, — я им скажу, что ты — гормосенсуалист.
— Во-первых, — примирительно произнес Габриель, — это неправда, а во-вторых, они не поймут.
— А если это неправда, почему сатир так тебя назвал?
— Прошу прощения (жест). Но ведь никем не доказано, что он сатир.
— А каких тебе доказательств надо?
— Каких? Фактов!
И он с вдохновенным видом вновь широко повел рукой, что произвело неизгладимое впечатление на туристов, загипнотизированных таинственностью беседы, в которой с непонятной лексикой сочетались многочисленные ассоциации с экзотическими идеями.
— Между прочим, — заметил Габриель, — когда ты его привела, то заявила, что он мусор.
— А теперь заявляю, что он сатир. И потом, ты в этом ничего не понимаешь.
— Прошу прощения (жест), я тоже знаю, что это такое.
— Знаешь?
— И очень даже хорошо, — отвечал задетый Габриель. — Мне часто приходилось отражать приступы подобных людей. Тебя это удивляет?
Зази прыснула от смеха.
— А меня нисколько не удивляет, — объявила франкофонная дама, смутно догадываясь, что речь идет о чем-то из области комплексов. — Ничуть! Ну вот ни чуточки!
И она бросила томный взгляд на Габриеля.
Габриель зарделся и подтянул узел галстука, но предварительно одним пальцем быстро и незаметно проверил, застегнута ли у него ширинка.
— Ух ты. — сказала Зази, прекратившая смеяться, — да ты, дядь, прямо настоящий примерный муж. Ну что, смываемся?
И она опять свирепо ущипнула его. Габриель подскочил и возвопил ой-ёй. Разумеется, он мог бы отвесить этой соплячке оплеуху, чтоб у нее зубы на пол повыскакивали, но что скажут на это его почитатели? Нет уж, лучше он просто исчезнет из их поля зрения, но не останется в их воспоминаниях гнусным и беззаконным истязателем малолетних. Тут как раз подвернулась подходящая пробка, и Габриель, за которым следовала Зази, беспрепятственно вылез из автобуса, с таинственным видом делая ничего не понимающим туристам успокоительные знаки, то есть прибегнул к отвлекающему обманному маневру, дабы сбить их с толку. Что же касается Федора Балвановича, его совершенно не интересовали перемещения Габриеллы; у него была одна забота: довезти своих овечек до назначенного места, прежде чем стражи музея отправятся на винопой, ибо образовавшееся зияние в программе восполнить впоследствии не удастся, так как завтра туристам предстояло отправиться в Гибралтар, к седым камням[*]. Таков был их маршрут.
Полюбовавшись отъезжающим автобусом, Зази хихикнула, после чего по уже установившей привычке ухватила когтями вместе с тканью брюк толику плоти дядюшкиного бедра и завернула ее по спирали.
— Черт тебя подери! — возвопил Габриель. — Ты что, не понимаешь, что эти твои шуточки вовсе не смешны?
— Дядь Габриель, — спокойно ответствовала ему Зази. — Ты мне до сих пор не сказал, primo[19], гормосенсуалист ты или нет, авафторых, где ты нахватался всех этих слов на заграничном, которыми ты только что сыпал? Отвечай.
— Странные у тебя какие-то мысли для девочки твоего возраста, — убитым голосом промолвил Габриель.
— Отвечай! — И она от души пнула его по лодыжке.
Габриель запрыгал на одной ноге, изображая, как ему больно.
— Ой, — сказал он, — ой-ёй-ёй.
Некая особа буржуазного вида, которая от не фиг делать шастала там, приблизилась к девочке, дабы изложить ей следующие слова:
— Милое дитя, ты сделала больно этому бедному мосье. Нельзя так жестоко обращаться со взрослыми.
— В жопе я видела взрослых, — объяснила Зази. — Он не хочет отвечать на мои вопросы.
— Но это не может быть уважительной причиной. Запомни, милое дитя, во взаимоотношениях с людьми следует избегать насилия. Оно достойно всяческого порицания.
— В жопе я видела порицание, — отвечала Зази. — И вообще я вроде как не спрашивала у вас, который час.
— Шестнадцать часов пятнадцать минут, — сообщила особа.
