Мани торопился, он шел так быстро, насколько ему позволяла тяжелая ноша. Сверкало в небе уже давно. Гром, от которого он всякий раз в испуге приседал, извещал о том, что гроза приближается. До деревни было еще далеко, но он надеялся укрыться от дождя в храме. Ливень застал его в десятке шагов от ступеней пагоды, но и этого хватило, чтобы промокнуть с головы до ног. Он вбежал под укрытие и остановился, тяжело дыша. С неба извергались потоки воды.
– Вот, ведь, – сказал Мани арчаку[17], – кто бы мог подумать. С утра так ярко солнце светило.
Арчак развел руки и воздел ладони к небу.
– Можно мне немного обсушиться? – спросил Мани, кивая на огонь в глубине храма.
– Конечно, – ответил арчак, – каждый может обогреться у священного огня. А что у тебя в мешке?
– Немного риса, – сказал Мани, – несу своим детям. Продал свой товар на рынке, а на вырученные деньги купил рис.
– Это хорошо, – ободрительно кивнул арчак, – может быть, ты пожертвуешь малую толику для нужд храма.
– Миски будет достаточно? – спросил Мани.
– Конечно, даже полмиски было бы достаточно, но раз ты предложил миску, пусть будет по-твоему.
Мани стал развязывать мешок, жалея, что не догадался предложить половину. Отсыпав риса, он прошел к очагу и сел, протянув руки к огню. Здесь уже грелся один человек. Мани произнес слова приветствия, не глядя ему в лицо, сосредоточившись на своей мокрой одежде. Он поворачивался к огню то одним боком, то спиной, то другим боком, наклонял голову, чтобы высушить волосы.
– Неровен час заболеешь, – сказал Мани, – а мне болеть никак нельзя. Ребятишки на мне, а их у меня трое. Жена уехала к матери и захворала там. Полгода уже один живу. Лихорадка у нее. Как бы не померла. Соседку попросил посидеть с детьми. Урожай в этом году хороший, излишки на базар снес, продал.
Сосед не вступал в разговор, он сидел не совсем у костра, а немного поодаль. Мани подумал, что это человек благородного происхождения, больно хорошо от него пахло. Нюх у Мани был отменный. Вернулся арчак, улыбнулся, подсел к огню.
– Сейчас кашу сварят, я отдал рис на кухню, поедим, и ты тоже подкрепишься.
– Ну что ты, – возразил Мани, – как же я буду есть то, что храму пожертвовал, так не годится. Других угощай – это будет правильно.
– Хорошо ты говоришь, – одобрительно отозвался арчак, – мудро. Но все равно, если ты голоден, я тебя накормлю. Одной миской риса пять человек накормить можно.
– А что этот молчит, – вполголоса спросил Мани, кивая на соседа, – обет молчания дал что ли? – И улыбнулся. Это была шутка.
Но арчак шутки не принял.
– Каждый волен говорить, когда ему вздумается, – сказал он.
– Да, конечно, – согласился Мани, – я сам не охотник лясы точить. Но думаю, раз непогода застала, отчего бы и не перекинуться парой словечек. Сейчас дождь закончится, и я пойду себе домой.
Арчак покивал головой, затем ушел. Его не было продолжительное время, затем он вернулся с плошкой дымящегося риса. Он подошел к человеку, сидящему поодаль и произнес.
– Возьми, сестрица, поешь, и дитя покорми.
– Сестрица, – поразился Мани, – это женщина! Как я сразу не догадался.
– Спасибо вам, – отозвалась женщина, – я могу заплатить за еду.
– Ну что ты, в храме не берут денег за еду. Это все из подношений. Этот человек дал рис, но ты, наверное, слышала.
Женщина повернулась к Мани и благодарно наклонила голову, платок сполз с ее головы. И он поразился ее красоте и светлым волосам. На руках она держала, безмятежно спящего, годовалого младенца. Отдав ей плошку, служитель вернулся к огню и протянул к нему руки.
– С утра было жарко, – заметил Мани, – а теперь, вдруг похолодало.
– Да что же ты хочешь, если такая гроза. Все тепло в воде растворилось.
Словно в подтверждение его слов, в небесах сверкнуло, а следом донесся гром. Ливень не прекращался.
– Этот дождь не скоро закончится, – вздохнул Мани, – а мне бы засветло домой добраться. Говорят, тигр появился в окрестностях. А кто эта женщина? – понизив голос, спросил он.
– Не знаю, ответил арчак. Мы здесь имен не спрашиваем. Но только я не знаю, что с ней делать. Она просится переночевать здесь, а этого нельзя. И жалко мне ее. Что делать, ума не приложу?
