– У меня не было денег на натурщика. Я, ваше превосходительство, с Самсона в Петергофе по памяти рисовал…
– У меня тоже когда-то был схожий замысел – «Курсистка у цирюльника». Молодая стриженая девушка в бедной цирюльне плачет над пышной косой, только что отрезанной провинциальным парикмахером, а в окна глядят веселые лица ее товарищей… Я ее начал писать к выставке 1881 года, вместе с «Литовским замком», но известные события помешали моей работе.
– Простите, ваше превосходительство, нам пора, – прервал генерал-майора Фаберовский. – Пошли.
* * *
– Вы представляете, ваше превосходительство, – говорил поляку Лукич, отдавая Артемию Ивановичу гидропульт, – у сапожника нашего, Коврижкина, в дальнем дворе, во флигеле, завелся на чердаке нечистый дух.
Швейцар перекрестился.
– Ходил сегодня Коврижкин с утра по домам, насобирал обуви на починку. Сел после обеда чинить, слышит, а на чердаке что-то стучит да топочет. Он жену послал, как сам занят был, та наверх ушла. И такой там вой начался: аж здесь слыхать было. То на мужской голос взвоет, то на бабий, и дом весь аж ходуном ходит. Я сам-то здесь за домом Балашовой следил, а Митрич мне верно сказывал. Спустилась жена Коврижкина вся растерзанная. «Нечистый, говорит, дух был, насилу справилась. Пойду, говорит, прилягу». А сейчас к Пантелеймону ушла, исповедоваться. Вот у меня все записано в книжке.
– Вырви мне листочек, я потом почитаю. – сказал Фаберовский. – Что заговорщики?
– Часть отбыла. Юнеев ушел, атаманец тоже, а павловцы-рядовые остались.
Лукич помог Артемию Ивановичу водрузить гидропульт на спину, и лже-дезинфекторы двинулись через улицу во двор балашовского дома. Ворота были на замке, но калитка была открыта, и они свободно прошли внутрь. Напротив ворот находился закрытый каретный сарай, направо уходил узкий дворик, из которого низкая подворотня сразу за сараем вела в дальний двор.
– И где? – спросил поляк.
Вопрос был неуместен. Посреди двора на месте выгребной ямы находился небольшой, умеренной высоты вулканический кратер, на первый взгляд, состоявший из пористой пемзы густо-коричневого цвета. Крышка ямы была приветственно приподнята на деревянном коромысле с чугунным противовесом на противоположном конце.
– Я ж говорил, Степан: зима дрожжам не помеха, – сказал Артемий Иванович. – Вон как вспучило. Помнишь, летом на Дровяном переулке мы с тобой приехали, а там все затопило выше отметки о наводнении двадцать четвертого года? А потом две чухны приехали, золотари, как, бишь, их звали подходяще?
– Пукканен и Невоняйнен, – ответил Фаберовский, поднимаясь к краю кратера и заглядывая внутрь.
– Точно. Он еще встал столбом и говорит: «Вот так штука! Прямо мельница Сампо! И лезет золото, и лезет!»
– Надо дворника за управляющим послать.
Дворник Мухоморов после страшной ночи отсыпался в дворницкой, завалившись на узкую кушетку прямо в тулупе и валенках.
– Вставай, чучело! – громко сказал поляк, спустившись вниз по деревянной, в три ступеньки лесенки в маленькую каморку. Дворник вскочил, отшатнулся от вошедших и прижался спиной к стене.
– Сегодня ночью ты был дежурным дворником? – Артемий Иванович попытался зайти к нему сбоку, но тот забился задом в угол между печкой и наружной стеной с маленьким оконцем, и затравленно глядел на них.
– Да-с, с полуночи до трех ночи на часах был, – сказал дворник. – Ровно в три часа бляху Петрову передал.
– По нашим сведениям ты три четверти часа за свое дежурство на посту отсутствовал, – сказал Артемий Иванович. – И кто тайно золотарей вызвал и санитарную комиссию о происшествии с выгребной ямой не возвестил? Зови управляющего.
– Позволь, братец, что ты все хоронишь у себя там сзади? – спросил Фаберовский. – Револьвер, что ли? Ну-ка, повернись!
– Я уеду обратно в деревню! – истерично закричал дворник. – Или сошлите меня прямо сейчас куда-нибудь. Только не в Москву! Не трогайте меня!
– Да кому ты нужен! – сплюнул поляк. – Зови управляющего!
Дворник пулей вылетел из дворницкой.
Управляющим дома Балашовой был пожилой немец с геморроидальным цветом лица и заросшей седыми волосами тощей шеей, на которой болтался запутавшийся в растительности орденок.
