Тревожный звон славы - страница 89

Шрифт
Интервал

стр.

   — Нет, мне хорошо. — Дельвиг помолчал. На губах его вновь заиграла снисходительная улыбка. — Что сказать о себе? Служу в Публичной библиотеке — и доволен. Жалованье небольшое, однако позволяет безбедно жить. Помогаю в русском отделе Крылову — вместе кое-как мы несём это бремя. И знаешь, он меня любит — вот и участвует своими баснями в «Цветах»... Нет, мне хорошо, необременительно. И, кроме того, в библиотеке я занимаюсь.

   — Барон, поедем в Тригорское!

   — К барышням?

   — В тебя все влюблены!

   — А на улице какой ветер — Борей или Веспер?

В конце концов всё же поехали. Дельвиг зябко кутался и рассеянно смотрел по сторонам. Что он видел: пейзажи своих идиллий, кипарисы и можжевельник между скалами, ручьи, падающие с утёсов, луга, поросшие душистыми травами, морской береге говорливыми волнами? Пушкину сделалось грустно. Да, конечно, он имел друзей, но в труде своём был одинок. Дельвиг прекрасное черпал из книг, Кюхельбекер исходил из книжных идей, он же вглядывался в подлинный мир...

В Тригорском приятелей встретили реверансами и восторгами. Их ждали, о них говорили, за ними хотели послать — и теперь ожидали стихов, откровений, каждое слово ловили, каждой шутке смеялись, в каждом пустячном жесте желали разгадать смысл... А они, купаясь в поклонении, обожании, влюблённости, предавались беседе, важной, может быть, лишь для них.

   — Непонятно, — произнёс Дельвиг, — почему нет у нас вовсе народных драматических произведений, а между тем русская история обильна происшествиями, которые просто напрашиваются в трагедии...

   — У Озерова, — сказал Пушкин, — всего лишь удачные строки, не больше.

   — У Озерова всё по старинной французской школе.

   — Барон, ты гений! Я бранюсь с князем Вяземским. Тот защищает, а я понимаю полное ничтожество Озерова!

   — Расскажите, расскажите нам об Озерове! — закричали девицы. — Как-то в Опочке представляли его трагедию.

   — А я так в восторге от Озерова, — возразила Прасковья Александровна. — Признаться, я в Петербурге, в театре рыдала...

Но друзья будто говорили лишь для себя.

   — А что ты скажешь о комедии Грибоедова? — спросил Пушкин.

   — Нет, — вздохнул Дельвиг, — его пьеса лишена каких-либо достоинств.

   — Ты не прав! — вскричал Пушкин. — Язык! Да и целые сцены... Нет, я пришёл к выводу, что это великое создание.

   — Нет, — снова вздохнул Дельвиг, — я не нахожу в этой комедии ровным счётом никаких достоинств.

   — Но стихи о моём бывшем приятеле Толстом-Американце:


Не надо называть, узнаешь по портрету:
Ночной разбойник, дуэлист,
В Камчатку сослан был, вернулся алеутом
И крепко на руку нечист.

Да, умный человек не может быть не плутом... — Пушкин захохотал. — Какой язык! Это — на века!

   — Расскажите, расскажите нам о Грибоедове, — попросили барышни. — Мы тоже что-то слышали!

   — Неправда, что его честь была как-то замарана, — вмешалась Прасковья Александровна. — Я прекрасно знаю эту дуэльную историю...

Друзья никого не замечали, не в силах оторваться друг от друга. Вспоминая прошлое, они снова пришли к началу, к лицею. Ах, Боже мой, когда всё это было! В первый же год на белой доске, выставленной в зале, золотыми буквами вывели имена отличившихся в учении и поведении. Их в этом списке не было, зато уже тогда ими владела страсть к поэзии! Наизусть знали они изданное Жуковским собрание русских стихотворцев. А приезд Державина! Великий старец предрёк новую славу России.

   — Расскажите, расскажите нам о Державине! — приставали барышни. — Ну, какой был Гаврила Романович?..

   — Мне довелось его видеть, — сказала Прасковья Александровна. — Да, и не раз, в Петербурге, и государственным деятелем, а не поэтом.

Но барышни хотели наконец обратить на себя внимание. Они принесли альбомы. Дельвиг вписал Аннет:


Всегда в пути моём тяжёлом
Судьба мне спутницей была,
Она мне душу отвела
В приюте дружества весёлом...

Пушкин вписал Зизи:


Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
В день уныния смирись:
День веселья, верь, настанет.
Сердце в будущем живёт;
Настоящее уныло:
Всё мгновенно, всё пройдёт;
Что пройдёт, то будет мило.

Их не отпускали, сажали за стол, хотели им петь, затевали танцы и, наконец, взяли клятву, что они приедут на следующий день...


стр.

Похожие книги