Кто лучше Дельвига мог бы помочь составить Собрание? Подражать Жуковскому, издавшему в прошлом, 1824 году стихи в трёх томах? Сохранять, как он, жанровое деление, идущее из XVIII века? А может, смело вносить изменения или нужна осторожность?..
— Но что значит послания, — рассуждал Пушкин. — Одно дело — классические послания, другое — Лирические, интимные, в стиле Вольтера и Грессе[182]. И уж вовсе отличны послания в новейшем романтическом духе. Также и элегии — составляют ли они нечто единое?
Он хотел сплести понятие жанра с содержанием, с настроением и даже в каждом разделе показать поэтическое развитие, этапы творчества... Трудный вопрос, решили передать его на суд многоопытного Жуковского. Всё же Пушкин полагал чрезвычайно расширить отдел «Разные стихотворения» и поместить в него и часть посланий, и несколько элегий, и несколько просто лирических пьес.
— Но каждую пьесу, — взволнованно рассуждал Пушкин, — я бы желал видеть на отдельном листочке — именно как у Жуковского, — но без этих условных пёстрых значков, линий и чёрточек. И наконец, эпиграммы. У меня их десятки. Значит, многовато. Тем более, как сказал Шамфор, «Tous ceux contre lesquels j’en ai fait sont encore en vie»[183].
Дельвиг слушал, соглашался, но сделался как-то особенно рассеян.
— Что с тобой, Тося?
Дельвиг мялся, смущался, протирал стёкла очков, потом, вздохнув, признался:
— Ведь я женюсь, Француз. Уж так получилось. Сам не знаю, а сделал предложение... — Казалось, он и сам был удивлён.
Пушкин всплеснул рутами:
— На ком же? Барон! Тося!
— Видишь ли, так получилось... На дочери сенатора Михаила Александровича Салтыкова[184].
Пушкин опять всплеснул руками:
— Так ведь это тот самый Салтыков, который был почётным членом «Арзамаса», нашим почётным гусем! Значит, ты умница: выбрал из нашего лагеря. Как же её зовут?
— Софья[185]... — Дельвиг стыдливо прятал глаза.
— Софья! Как у Грибоедова в «Горе». Хороший ли это признак? Но дай я тебя поцелую. Как же ты будешь хорош под венцом, милый Дельвиг! Жаль, я не буду твои шафером!
— Знаешь, я хоть и рад, но предвижу большие хлопоты...
— Дай обниму тебя, Тося!..
— Эти жениховские хлопоты очень мешают заниматься «Северными цветами»... Я посеял эти цветы и хочу, чтобы oral росли и благоухали.
— Но как же ты решился? — спросил Пушкин с тихой, нежной улыбкой. Вопрос был не простой, вопрос был и о самом себе.
И Дельвиг постиг тайный смысл.
— Общая судьба, Француз. Видишь ли, ты уехал, к Баратынскому я лишь изредка наезжал в Финляндию, иногда и он приезжал в Петербург. Плетнёв — занятой человек. Подружился я было с поэтом Коншиным[186] — так ведь он дилетант. Ну и... скучно, знаешь... А тут... тут... — Он взглянул на Пушкина беспомощными глазами. — Знаешь, что мне сказала невеста? Что считает меня очаровательным мальчиком в очках. А я ей читаю стихи!
— Дай я поцелую тебя, Тося... Но... тебе не страшно? — Ах, что им готовит судьба!
Дельвиг пожал плечами. Неужто им не дозволено то, что дозволено всем?
Откровенность вела к откровенности.
— Жанно не скрыл, наконец, тайное общество. И кажется, готовятся.
Но Дельвиг опять лишь пожал плечами.
— Не наше это дело, Француз. Революции, контрреволюции, деспотизм, тираны — не наше это дело.
— Мне обидно: братья, друзья — а меня отстранили. Хотя мой образ мыслей вполне изменился...
— Не наше это дело, — повторил Дельвиг. — У нас своё предназначение. Или ты хочешь удела Андрея Шенье?
— Нет! — воскликнул Пушкин. Сгореть в пламени революции, как юный французский поэт, не свершив великое, не осуществив зрелое, не оправдав заветное... — Нет!
...Как летят дни! Вот уже и промелькнуло полмесяца, вот уже стоит у крыльца запряжённая коляска.
Жительницы Тригорского в это утро спозаранок приехали в Михайловское проводить полюбившегося им поэта.
Весна наступала необоримо. Скромная Сороть разлилась, затопив противоположный пологий берег, и в бурном её течении трещал и звенел лёд. Стремительно, будто обезумев, носились грачи. Пели жаворонки.
Дельвиг в шинели с капюшоном и в шляпе, сутулясь, сидел в коляске. Пушкин прямо в руки сунул ему пакет: переписанную набело вторую главу «Евгения Онегина» и тетрадь для Собрания стихотворений.
