Но Сергей Львович почувствовал утомление. Он сделал рукой слабый жест.
— Как вашей милости будет угодно, — сказал Калашников и, поклонившись, удалился.
И Надежда Осиповна утомилась и отдала шитьё девке, чтобы та докончила.
Летний день в деревне долог. Время тянется медленно. В Одессе к нему в номер гостиницы пришли бы Туманский, или Вигель, или Александр Раевский[52]... И вот время собираться в театр — Никита уже готовил бы панталоны, фрак и туфли... В ландо, в каретах, на извозчиках съезжалось бы пёстрое и блестящее одесское общество!
...К вечеру из Тригорского приехали в колясках ближайшие соседи и друзья — семья Осиповых-Вульф. В доме Пушкиных сразу же сделалось шумно и тесно.
Семью возглавляла Прасковья Александровна — сорокалетняя, небольшого роста женщина, крепко сложенная, с выдвинутой вперёд нижней губой, энергичная и властная. Два раза судьба после двух замужеств обрекала её на вдовство, и все заботы о большой семье и немалом хозяйстве теперь лежали на ней.
— Знаем, знаем, ещё вчера проехала коляска, и мне доложили... Но, Боже мой, неужели прошло пять лет! — Прасковья Александровна оглядела Пушкина. — Вы были просто сосед, юноша, а сейчас... — Она обняла его. — Представляю счастье ваших родителей! — И она обнялась со своими друзьями-соседями.
Надежда Осиповна не удержалась и всплакнула. Сергей Львович в волнении прижал руки к груди.
С Прасковьей Александровной были сын от первого брака Алексей Вульф, дочери от первого брака Аннет и Зизи, племянница Нетти и падчерица по второму браку Алина Осипова[53] — целый цветник, шуршавший лёгкими разноцветными нарядами и щеголявший высокими причёсками.
Алексей Вульф — молодой человек с продолговатым лицом и бачками — ради смеха надел старинную форменную одежду дерптского студента: колет кирасирского покроя, длинные ботфорты со шпорами и рыцарский шишак. У старшей, Аннет, ровесницы Пушкина, лицо было румяное, с простодушным и доверчивым выражением; шелковистые локоны падали на её округлые плечи. Пятнадцатилетняя Зизи была резвушкой с высоким лбом, подвижным лицом и проказливым, полным любопытства взглядом. Алина держалась спокойно, строго, скромно, была похожа на статуэтку и, несомненно, всех затмевала. У Нетти — полной, не по возрасту расплывшейся — был какой-то странный, выжидающий взгляд исподлобья.
Пушкин соображал. Серьёзного конечно же ничего быть не могло: это не одесские дамы или портовые девы, а дворянские барышни. Флиртовать же, влюбляться, играть и выражать любовь захотелось, разумеется, с первого взгляда, с Алиной Осиповой, но он мгновенно заметил, как поглядывает она на молодого Вульфа. Зизи была слишком юна, Нетти странна; оставалось обратить внимание на старшую, Аннет.
Впрочем, его окружили со всех сторон. На него смотрели, как на какое-то чудо. Он был гений — и для них непостижим. А он, привыкнув к поклонению, лишь одаривал то одну, то другую барышню улыбками.
— Мы круглый год в деревне, — говорила Прасковья Александровна, — но от городских не отстали. Журналы, книги... И радовались вашим успехам. — И она опять обняла Пушкина.
Потом старики заговорили о хозяйстве и уездных новостях, а молодёжь уединилась в зальце.
Он разговорился с Алексеем Вульфом. Тот дважды в году, на рождественские и летние каникулы, приезжал из Дерпта в деревню к матери и сёстрам.
— Студенческая жизнь — какой-то пир дружбы, — рассказывал Вульф. — Правда, колония русских невелика — большинство прибалтийцев и немцев, — и я вступил в члены корпорации «Дерптский буршеншафт». И конечно, бурсатские пиры, полурусские-полунемецкие, — в общем, разгул вакханалий. Дуэли, — он показал на чуть заметный шрам возле виска. — У каждого на квартире палаши, рапиры, эспадроны, пистолеты... Что сказать о нашем университете? Он в одном разряде со всеми кадетскими корпусами. Профессора — не без достоинств — направляют ум на способы исследования и познания. Читают исторические, географические науки, логику, но офицеру-то, в общем, нужна математика. — Он собирался стать инженерным офицером. — А знаете, кто много о вас говорил? Языков
