Полилась горячая исповедь. Пошли липовой аллеей. Свернули на полузаглохшую тропку, которая привела к деревянной беседке. Потом вышли к пруду с горбатым мостиком. В вышине, среди веток, цапли свили гнездо.
— Я не тот, я совсем не тот, каким был! — горестно восклицал Пушкин. — И я жалею об утраченной чистоте и высокости.
Но исповеди почему-то не получилось. Лёвушка явно скучал. Может быть, он не мог по юности лет постичь признаний брата?..
Вернулись в усадьбу. Вошли во флигелёк к няне. Здесь сквозной коридор разъединял баньку и светёлку. В красном углу под иконами стол был накрыт домотканой скатертью. На другом небольшом столике возле русской беленой печи стоял самовар. Арина Родионовна — в той же тёмной ситцевой юбке, но без платка на голове и в мягких туфлях — сидела у стены на лавке и, глядя куда-то перед собой в пространство, негромко, но с какой-то истовостью напевала:
По улице мостовой, по широкой, столбовой,
По широкой, столбовой шла девушка за водой,
За холодной, ключевой...
Она увидела обоих воспитанников, заулыбалась и склонила голову набок.
— Чего? — Она ждала, что ей что-то скажут, но сама выразила угаданное ею общее настроение: — Счастье придёт и на печи найдёт!.. — и опять заулыбалась.
От няни пошли к дому. От крыльца и вокруг тянулись цветники, кусты жасмина, сирени, акации.
Вошли в комнату. Сели и закурили янтарные трубки с длинными чубуками. С неудержимым любопытством, загоревшимися глазами Лёвушка разглядывал разложенные на крашеном столе бумаги. И не удержался — раскрыл одну тетрадь.
— Ты привёз много нового?.. Такая слава!
— Что слава, — небрежно сказал Пушкин. — Призрак. Поэзия — грешный дар судьбы.
— Ну прошу тебя, ну хоть что-нибудь!..
Пушкин усмехнулся: брат был забавен в восторженном своём поклонении.
— Ну изволь... Я начал поэму, но далеко ещё не закончил. Вот отрывок... — Он взял тетрадь и принялся читать, певуче растягивая строки.
Восторг, изумление выразились на лице Лёвушки. И что же? Строки будто отпечатались в нём. И безошибочно вслед за братом он прочитал наизусть, так же певуче, довольно длинный отрывок:
Цыганы вольною семьёй
По Бессарабии кочуют.
Они сегодня над рекой
Весёлым табором ночуют.
— Но требуется завершение и отделка, — сказал Пушкин. — Я вижу, тебе...
— О-о! — воскликнул Лёвушка. — Не буду тебе мешать. — И он выскочил из комнаты.
Но уже не работалось. Что в доме?
В зальце, обставленном старинной гостиной мебелью, с портретами в золочёных рамах на стенах, в глубоком кресле, закинув ногу на ногу, сидел Сергей Львович всё в том же домашнем атласном стёганом халате с кистями рукавов. В другом кресле сидела Надежда Осиповна — в тёмном капоте, с зачёсанными назад волосами, без чепчика; она вышивала на пяльцах. Неподалёку от дверей, почтительно согнувшись, стоял рослый, широкоплечий, с русой бородой и расчёсанными на пробор мягкими волосами приказчик Калашников. Он докладывал.
— С бабурок в гумно лён седни возить будем... — Он говорил тихим голосом, будто понимая, что докладом своим беспокоит барина.
Сергей Львович кивал головой.
— А, впрочем, как вашей милости будет угодно, — осторожно сказал Калашников.
Сергей Львович продолжал кивать.
— А не угодно ли вашей милости на гумно съездить, поглядеть скирды, складенные из своженного хлеба? — спросил Калашников.
Сергей Львович отрицательно качнул головой.
— Мне, Михайло, нужно одно, — сказал он строго, — чтобы всё было как положено. Понял? Ты понял?
— Я крещёный человек, барин, — ответил Калашников. — Вот вам Бог — правду говорю. Ныне год плохой, урожай — тоже. Молотам, а примолот неважный.
Сергей Львович сразу вскипел и перешёл на крик:
— У тебя каждый год так! Не позволю!
— Наш мужик бедный, — невозмутимо, хорошо зная своего барина, сказал Калашников. — Надобно делать опись: какая у кого скотина... Впрочем, как вашей милости будет угодно...
— Не позволю! — горячился Сергей Львович. — Да я тебя, пёс, сейчас за бороду отдеру!
— Я вашей милости покорный раб, — так же спокойно ответствовал Калашников. — Некоторых мужиков приказал наказать. Однако же Бог посетил нас скотским падежом, а сена были худые, да и соломы мало. Игнатка оброк не несёт, всё лето прохворал, а сын большой помер, так он нонешним летом хлеба не сеял, некому было землю пахать... Да и у каждых, почитай, недоимки, и просят господских лошадей. Да и с Филькой как прикажете...
