Во-вторых, именно русские любители хайку среди всех 95 групп (3209 отрывков) оказались самыми редко-использующими прием расширения! Вместе с ранним Л. Толстым (его трилогией о детских и юношеских годах написанной от первого лица) они были названы «Я-центраторами».
В-третьих, есть у русскоязычных хайдзинов еще одна сильная сторона (козырной туз): они опережают маститых переводчиков с японского в использовании кода 4,1–4 («глядя на окружающую жизнь, автор пребывает в нирване (сатори) / растерянности»). Переводчик транслирует чужое наболевшее и чужие откровения (прозрение, просветление), тщательно отбирая слова, пытаясь приблизить столь удаленное по времени и типу культуры к современным читателям – благороднейшая и труднейшая задача! А современный автор, гуляка праздный (с), просто выражает словами, в заданной жанром хайку форме, свое собственное сердце – и этим он ближе к коллегам-пиитам.
По-видимому, в первоисточнике японские классики, по крайней мере, не реже достигают этого завораживающего кода – изюминки и сверх-задачи жанра.
Иначе зачем всё…
«Невозмутимо / Снизу вверх смотрит на горы / Лягушка» (Исса Кобаяси, перевод Т. Соколовой-Делюсиной. Код 4,1–4.)
* * *
Переводы из Гофмана (классика более близкой языковой группы, чем мастера юго-восточной Азии) оказались одинаковы с современными ему русскими прозаиками по большему числу параметров, чем ранее рассмотренные японские и китайские переводы (а именно: удару, сдвигу, использованию ареала тройки в авторской позиции); а отличались лишь по применению расширения (переводчики Гофмана его любят, а русско-язычные писатели-современники, напротив, не сильно жаловали), двойного регистра (гофмановские переводчики к нему прибегают еще реже, чем русские писатели) и абсолютного баланса (русскоязычные авторы первой половины XIX использовали его не так редко, как переводчики разных эпох).
Относительно остальной русской прозы (не современников Гофмана) ситуация также была иная: одинакового отношения к выразительным средствам в этой выборке нет; такие способы воздействия, как удар, два регистра сразу, баланс и экзистенциальный разрыв русские авторы других эпох использовали не так редко, как он (или его переводчики), а сдвиг они применяли еще реже. Параметр же расширение здесь также использовался противоположным образом: великий немецкий писатель (и/или его переводчики) любил его, а русские прозаики других времен нет.
Таким образом, можно сделать вывод, что русско-язычные авторы, современники «модного писателя» Э.Т.А. Гофмана, сами, как правило, читавшие по-немецки, были действительно с ним чаще на одной волне, чем их предшественники и последователи. Также вероятно, что переводы его на русский язык достаточно качественны: ухватывают не только содержание текста, но и особенности затекста.
Переводы из Гофмана оказались вместе с «Пиковой дамой» Пушкина и «Мертвыми душами» Гоголя, которого современники называли «русским Гофманом» (а также с романами «Мелкий бес» Сологуба и «Красный смех» Андреева, равно как и «Одой» Мандельштама) в группе текстов, где наиболее часто, по сравнению с остальными из выборки в 3209 отрывков, использовался прием расширения собственной точки зрения, постоянной смены ее на противоположную, иную. Это авторы-«децентраторы», вынужденные к этому темой: показом процесса постепенного безумия / омертвления души.
Прижился крошка Цахес на русской почве.
(Не к ночи будь сказано.)
§ 2. Анализ затекста: Тургенев-сатирик и Бунин-трагик
Погоняем двух знаменитых орловцев «из Вологды в Керчь» и обратно: трагиком Несчастливцевым у нас будет нобелиат, а комиком Счастливцевым – его старший собрат по перу (или, как некогда выразился М. Мамардашвили, собрат по испытанию [Мамардашвили 1984]).
У И.С. Тургенева в «Дворянском гнезде» много, на первый взгляд, однотипных и мастерских приемов: примеров фальшивых, лицемерных и пошлых высказываний и действий отрицательных героев.
Собственно, роман о всепобеждающей пошлости.
Нет, не всепобеждающей: любимые герои автора уклоняются, уходят из такого испохабленного мира – горький выбор, но для них единственно возможный.
