– Вот если бы… – Пимовна положила ладонь на его плечо, хотела что-то сказать, но передумала. – Пошли, женишок, врежем!
Она сама открыла бутылку, убрала рюмки и поставила на стол два гранёных стакана. Выпили, закусили.
– «Ой, у мэнэ есть коняка, та й гарний коняка», – начала бабушка Катя.
– «Ой, який вин волоцюга, який разбишака!» – подхватил Фрол.
– «Ой, того-то я коняку поважати буду, за него, не взяв би срибла хоч повную груду», – завели они на два голоса.
Обо мне, казалось, забыли. Пели ещё «Заржи, заржи, мой конёчек, подай голосочек», «Ой при лужке, при лужке, при счастливой доле».
– А вот, если бы нашёлся такой человек, который за детей твоих душегубов стал бы у Бога просить? Если бы ты услышал, не проклял? – спросила вдруг бабушка Катя.
– Я-то? – задумался Фрол. – Я их всех, Катя, давно простил. Только слово моё от Бога. То, что сказано, не поймаешь, обратно в рот не засунешь и не проглотишь.
– Почему ты решил, что от Бога?
– Я ведь тогда совсем помирать собрался. И помер бы, если бы перед собой Богородицу не увидел. Наклонилась она над моим увечным лицом и говорит: «Что же ты, Фролка, лежишь, ай дел впереди никаких нет? Тебе ж ещё жить да жить. Ползи-ка, сынок, вон к тому ёрику да в кушерях[42] схоронись. Душегубы твои поехали за телегами. Поедят заодно да выпьют после таких-то трудов». Было такое, да. Но ты ведь, Катя, другое хотела спросить, не ударит ли слово по тому, кто захочет его отменить? Так я тебе так скажу: это в зависимости от того, кто будет просить.
– А ежели я попрошу?
– Ты?! За моих врагов?
– И всё-то он знает! – усмехнулась Пимовна. – Успокойся, колдун, когда над семьёй этого мальчугана нависло проклятье, твоих деда с бабкой ещё и в помине не было. Старинный это замок. Так просто не отомкнуть.
– Вдвоём надо, – сказал Фрол и разлил по стаканам остатки спиртного.
– Если согласен, я помогу.
Колдун засмеялся:
– Ты?! Нешто могёшь?!
Бабушка Катя неспешно вышла из-за стола, сверкнула глазами и вдруг с нежданной для меня грацией сделала стремительный шаг. Тело её изогнулось в каком-то шаманском танце. Левая рука потянулась вперёд и вверх, а правая пошла полукругом.
– Оболокусь я оболоком, опояшусь белой зарёй…
Я вжал голову в плечи и зажмурил глаза.
Слова распадались на слоги, сталкивались, падали на пол и снова взлетали. Воздух в маленькой комнате наэлектризовывался и еле слышно звенел. Вдобавок ко всему где-то на горизонте недовольно зарокотал не вовремя разбуженный гром.
Я думал, что ведовство уже началось, но это был лишь мастер-класс. Колдун тоже поднялся и осторожно поймал Пимовну за руку:
– А вот дождя нам сегодня не надо. Пущай стороной пройдёт! Да и не время сейчас. В полуночь нехай ведьмы ведьмують, а мы с тобой, Катя, на утренней зореньке слово своё скажем.
Впервые в своей жизни я ночевал на полатях под лоскутным стёганым одеялом за ситцевой занавеской. Жаль только, вспомнить нечего. Коснулся затылком подушки – и отплыл. Сам удивляюсь, как это ночью я трижды спускался оттуда на автопилоте, чтобы предать земле остатки компота. Если бы не каганец[43], горевший на кухне, не лампада в красном углу, точно навернулся бы.
Взрослые не ложились совсем. Их несмолкаемый говор не будил, а баюкал, чистым слогом гулял под сводами комнат. Когда я, стуча пятками, шествовал мимо них и нырял в хозяйские чёботы, даже не переходили на шёпот.
Для меня новый день начался со слов «Вставай, Сашка, пора!». Я даже не разобрал, кто их произнёс, то ли моя бабушка, то ли кто-то ещё. Всё напрочь заспал. За окнами было ещё темно, но уже, предвещая зарю, голосили станичные петухи.
– Одёжа твоя в той комнате, на стуле висить, – подсказал Фрол, освещая «большую» комнату керосиновой лампой. – Учись, Сашка, с курями вставать. Всё за день успеешь, ничего не оставишь на завтра. Что, не проснёшься никак? Сбегай на двор, оправься да умойся росой. – И уже за моей спиной: – Катя, ты иде?
Утренняя роса обильная, крупная. Не только умылся – принял холодный душ. Пока добежал до хаты, чуть не продрог.
– Как за калитку выйдем, – глухим, отстранённым голосом проговорил колдун, вытирая моё лицо вышитым рушником, – чтоб ни единого слова я от тебя не слышал.
