в которой состоится последняя беседа и круг замыкается
Я открываю дверь и выхожу на балкон, подставляю себя ветру и мурлычу мелодию.
Моя нагота очень слабо защищена от взглядов. Но кому есть до этого дело? Мне нет. Я наг и нов и имею все шансы. Каменный пол балкона приятно холодит стопы, стоит глубокая ночь, мои руки опираются о перила, я крошу пальцами землю в цветочных горшках и поглядываю вниз на красные задние огни, которые удваиваются, когда весь этот железный поток начинает тормозить.
Таким голым я не был с тех самых пор, как сидел на берегу круглого Экскаваторного озера и смотрел в огонь костра. Весь мир тогда лежал передо мной и казался достойным завоевания, как женщина.
Юдит спит, ночь нашпигована глупыми вопросами, от которых никому нет никакого проку.
На бульваре шлюхи празднуют окончание рабочей смены, но есть ещё люди, которые прохаживаются в поисках, — ищут что-то такое, что надеялись здесь найти.
Я всех их люблю. Даже самых противных. Это правда. Я люблю их. Если в чём и состоит мой злой рок, так это обречённость на любовь.
Как часто я объявлял им войну и выкрикивал им в лицо свою ненависть! Но на самом деле всё было не так, меня только нужно было правильно понять.
Да это и самое разумное — любить их. Нельзя же всех убить. Это потребовало бы непосильно многого. Несколько попыток было предпринято — и не так уж далеко они привели.
Нагому и новому в последней летней теплоте всё кажется достойным рукопожатия, и борьба в воспоминаниях переплавляется в игру… как юные львята, которые валяются и грызутся в траве саванны.
Генеральная амнистия. Всем всё отпускается. Я вас побивал, но покончим с этим. Это была славная битва. Задним числом молено воздать ей должное.
И когда я вознёс мои пальцы и благословляюще творил крестное знамение над этой пустыней, а гиены собирали падаль, я заметил, что я не один на этом балконе.
Слева рядом со мной сидел на корточках некто — скрючившись, упершись лбом в колени.
Грабитель! Соглядатай! Подслушивающий! Или кто?
— Добрый день, Хаген! — сказал он низким голосом, не поднимая головы.
— Но сейчас ночь, чёрт возьми! — визгливо отругнулся я.
— И солнце светит для других. Мы уже знаем это.
О нет. Это он. Он нашёл меня. Мне надо куда — нибудь присесть. Мне дурно. Я озираюсь на балконе в поисках оружия. И тут он поднимает лоб. Темнота ещё скрывает его черты. Но я думаю, он улыбается.
— Ирод?
Он кивает. Потом включает карманный фонарик и светит мне прямо в глаза так, что я вообще больше ничего не вижу.
— Полиция сейчас очень занята, — сказал он. — Свыше двух сотен человек пришли к ним и заявили на себя. Каждый из них утверждает, что он — это я. Мои эксперименты и исследования обесценились, стали бессмысленными. Вся моя жизнь низведена к ничтожному результату из-за каких-то жалких воображал…
Что он хотел мне этим сказать?
— Ты хочешь меня убить? — испуганно спросил я. Неужто так быстро после победы приходит смерть?
— Убить? Я? Тебя? Как такое могло прийти тебе в голову?
Я пролепетал что-то насчёт ночи, нашпигованной вопросами. Он грубо перебил меня:
— Прекрати молоть эту чепуху! Мы же не на викторине «вопрос-ответ».
— Чего же ты тогда хочешь?
— Я хочу услышать окончание истории. Расскажи мне!
— Какой истории?
Он раздражённо вздохнул. Если бы я не был голый, я бы наделал в штаны от страха.
— Что случилось с мальчиком потом, после того, как он ушёл от японских шлюх? Что?
— Ах, это? Ну, как уже было сказано, потом были другие сигареты и другие улицы, и…
— Что «и»?
— Ну, да, потом мальчик, а вернее, не кто иной, как я, отправился тогда… Э-э…
— Куда?
Он угрожающе поднялся и ткнул мне фонарь прямо в лицо.
— Да, итак, я отправился и стал искать себе пристанище, и… и…
— Вот именно это меня и интересует С этого места рассказывай во всех подробностях.
Меня бросает в жар.
— Так вот, мальчик, а вернее, не кто иной, как я… снял комнату…
— Почему?
— Я… я…
Моя голова липко отвернулась и вжалась в угол балкона.
Ирод отвёл свой карманный фонарь чуть подальше от моего лица, и голос его стал немного помягче.
— Итак, определились: то был ты, и то была комната. Какая это была комната — большая?
