Она бросается в ванную комнату, чтобы взять полотенце. Её силуэт — молния из плоти в дверях. Потом снова становится темно, и её руки изгоняют из меня дьявола, из моего тела во все стороны так и сигают падшие духи, они злобно совершают надо мной последние круги и улепётывают прочь, захлёбываясь ненавистью. Секунды, полные чистоты и первоначала. Первоначало было радостным прыжком в бездну привычки. Быть посему. Надо преуспевать.
Потом в дверь снова постучали.
— Юдит? Ты действительно одна?
— Оставь меня в покое!
— Зачем ты меня обманываешь? В комнате для гостей никого нет!
— Иди спать, мама! Завтра утром тебе на работу!
И тут дверь распахиваеся. Свет ударяется о стены.
— Юдит! Пожалуйста, не надо!
— Мам! Мы хотим трахаться!
— Боже мой, Юдит! Пожалуйста, не надо! Мать дрожа откидывается спиной на дверь и тоненько и жалобно повизгивает.
— Исчезни!
Мам начинает рыдать. Я чувствую себя уже не вполне хорошо. Когда это кончится?
— Прости, но я этого просто не переживу! Прекратите сейчас же! Пожалуйста! Пожалуйста! Ты такая юная! Пожалуйста, не делай этого! Не сегодня!
— Отстань!
— Пожалуйста, я не могу, я плачу!
— Да чтоб ты сдохла!
— Что здесь за крики?
Отец пытается заглянуть через плечо матери, которая загородила дверной проём.
— Чёрт возьми, я могу спокойно выспаться? Или я в сумасшедшем доме?
— С твоей дочерью этот ужасный человек… — всхлипывает мама, вся в слезах. Ей можно посочувствовать.
— Так, значит, надо его вышвырнуть! — ревёт отец и пытается оторвать руки своей жены от дверных косяков, чтобы ворваться в комнату.
Юдит бежит к двери, кидается на своих предков, захлопывает дверь и поворачивает в скважине ключ. Четыре кулака начинают барабанить по дереву, ноги его пинают.
Это не эротично. Нет-нет.
Юдит прыгает обратно в постель. Глаза её от ярости полны влаги, а в голосе слышится истерика.
— Не обращай внимания на их вопли!
— Хмм…
— Ну, давай же! Делаем что начали!
— Хмм… хмм…
— Юдит, не делай этого! Пожалуйста! Пожалуйста! Не с ним! Не сейчас!
— Сейчас же открой дверь! Или я её высажу!
Там, за дверью, становится всё оживлённее.
— Sorry, — я указал на мой увядший пенис и добавил, что я очень чувствителен к обстановке.
Теперь отец бьётся о дверь плечом. Руммс! И ещё раз. Руммс! Нет, правда, настоящий сумасшедший дом.
— Быстрее, одевайся! Уйдём куда-нибудь в другое место.
Она кивает и трёт глаза, чтобы выжать из них лишнюю влагу. Руммс! От такого грохота иному и дурно может стать. Руммс! Мать стучит по дереву своими тяжёлыми шлёпанцами, но получается слабо, и она продолжает выхныкивать своё «пожалуйста» и «нет».
Руммс!
Я-то кое с чем уже обвыкся… Руммс! А есть люди, которые никогда ничего подобного не испытывали. Руммс! Бедняжки.
С балкона можно спрыгнуть на крышу гаража, а оттуда — на подстриженный газон. Никаких проблем.
Рука об руку мы бежим сквозь шёнебергскую ночь, Юдит выплакивается до опустошения, а её грудная клетка пышет жаром на пятьдесят метров, ей надо передохнуть, потом мы бежим дальше, и я знаю, что это лучший бег за всю мою жизнь, и он в миллионы раз лучше, чем была бы эта несостоявшаяся дефлорация, это само счастье, этот бег, это бегство, когда не с пустыми руками, когда они держат добычу, это ликование, и красота, и радость.
Бежать, бежать.
К каждому из наших чувств накапливается тысяча комментариев. В один прекрасный день ты испытываешь чувство и одновременно слышишь комментарий. Мозг выбирает самое подходящее — из кинофильмов, из книг, из слоганов. Мы — зеркальные кабинеты перед проектором.
Но сейчас ни один комментарий не пробивается к моему сознанию. Ни звука. Ничего не приходит в голову, ничего не лежит поперёк дороги. Настоящее счастье. Такое счастье. Какое счастье, что мне удалось его испытать…
— И куда же мы теперь? — спрашивает Юдит.
— У нас есть двести марок. А тут полно всяких пансионов.
— Я больше никогда не вернусь домой! Никогда больше!
— Ну и прекрасно!
— Что же мне делать?
— Хмм… Я не хочу тебе ничего навязывать, но если бы ты меня любила, всё было бы намного легче…
— Ну, хорошо! Тогда считай, что я люблю тебя…
Победа!
Победа. Хмм..
