– Привет, Стеттсон, – сказал Сталки, разглядывая его. – А к тебе уже можно подходить?
– Да, все в порядке. Меня раньше не выпускали, но на матч я должен был прийти. А что у тебя губы распухли?
– Это Турок наступил на меня – надеюсь, случайно. Я рад, что тебе лучше, потому что мы у тебя в долгу. Ты со своим горлом устроил нам довольно приятную суматоху, юноша.
– Я слышал об этом, – сказал мальчишка, хихикая. – Мне сказал ректор.
– Он сказал тебе? Когда?
– Слушай, пошли в колледж. Если мы будем болтать здесь, то у меня ноги совсем окоченеют.
– Замолчи, Турок. Я хочу знать об этом. Ну?
– Он оставался у нас в доме все это время, пока я болел.
– Зачем? И из-за этого не приходил в колледж? Мы думали, он в городе.
– Знаешь, я ничего не соображал, а мне сказали, что я все время звал его.
– Ничего себе! Ты даже не ночуешь в школе.
– Он все равно приехал и практически спас мне жизнь. Как-то ночью мне заложило все горло... доктор сказал, что я чуть не помер... мне в горло вставили какую-то трубку или что-то в этом роде, а ректор высасывал всю эту дрянь.
– Ох! Я бы ни за что не смог!
– Он сам мог заразиться дифтеритом. Поэтому он остался в нашем доме и не вернулся в школу. Доктор сказал, что еще двадцать минут, и я бы помер.
Тут извозчик махнул хлыстом и чуть не переехал всех троих.
– Черт! – воскликнул Жук. – Почти что геройский поступок.
– Почти что! – Мактурк пихнул его в спину коленом, и он упал на Сталки, который отпихнул его: – Повесить тебя мало!
– А ректору надо дать медаль за отвагу, – сказал Сталки. – Он мог бы сейчас быть мертвым и лежать в гробу. Но он не умер. Он жив. Хо, хо! И сквозь изгородь пролетел только так, старый дрозд! Дополнительное наказание, пятьсот строк, неделя без выхода... и тишина!
– Я уже читал что-то похожее в одной книге, – сказал Жук. – Ну и ну, вот это человек! Подумать только!
– Еще бы, – сказал Мактурк и издал дикий ирландский вопль, на который обернулась вся команда.
– Закрой свой жирный рот, – сказал Сталки, пританцовывая от нетерпения. – Оставьте это все дяде Сталки, и ректор будет в наших руках. Если ты, Жук, скажешь хоть слово без моего разрешения, клянусь, я тебя убью! Habeo capitem crinibus minimi.[106] Я держу его за шкирку! Теперь делаем вид, будто ничего не случилось.
Притворяться особенно не пришлось. Школа была слишком занята обсуждением ничейного матча. Ученики болтались в туалетах в грязных ботинках, пока команда мылась. Они радостно приветствовали Крэнделла-младшего, как только он попадал в их поле зрения, но апогея их радость достигла после молитвы: выпускники демонстративно подкручивая усы, одетые в смокинги, стояли не с преподавателями, а вдоль стены прямо перед старостами, и ректор называл их фамилии, как и раньше, вперемежку со старшими, средними и младшими классами.
– Да, все замечательно, – сказал ректор гостям после ужина, – но мальчишки несколько отбились от рук. Боюсь, потом будут неприятности и обиды. Лучше ложись спать пораньше, Крэнделл. Они-то готовы не спать всю ночь. Не знаю, каких головокружительных высот ты еще можешь достигнуть в своей профессии, но я точно знаю, что такого абсолютного обожания, как сейчас, у тебя не будет никогда.
– Бог с ним, с обожанием. Хочу докурить свою сигару, сэр.
– Это чистое золото. Иди туда, где ждет тебя слава, Крэнделл... младший.
Сценой для этого апофеоза служила спальня на десять коек в мансарде, которая через открытые проемы без дверей соединялась с тремя другими спальнями. Газовые рожки мигали над грубыми деревянными стойками для рукомойников. Все время слышался свист сквозняка, а за незанавешенными окнами морские волны бились о берег Пебблриджа.
– По-моему, те же старые кровати... те же старые матрасы, – сказал Крэнделл, зевая. – Все то же самое. Да, но только я искалечен! Я не знал, ребята, что вы можете так играть, – он потер свою ушибленную лодыжку. – Эту игру мы надолго запомним.
Потребовалось несколько минут, чтобы они успокоились, и почему-то (они не поняли почему) Крэнделл отвернулся и помолился, – он не делал этого уже несколько лет.
– Простите, я забыл выключить газ.
