– Так вот... а-а! Эй! Послушай! – Предложение осталось неоконченным, потому что Сталки спрыгнул с кровати и вместе с Мактурком уселся на голову Жука, который чуть все не выболтал.
Следующий день, который был последним днем семестра и был посвящен нескольким совершенно незначительным контрольным, начался с возмущения и раздоров. Мистер Кинг обнаружил, что практически все ученики его корпуса открыли двери между спальнями и отправились в корпус Праута слушать историю Крэнделла. Кинг пришел к ректору крикливый, обиженный, жалкий; он никогда не одобрял того, что так называемые светские молодые люди портят нравственность подростков. Хорошо, сказал ректор, он обратит на это внимание.
– Послушайте, мне ужасно жаль, – виновато сказал Крэнделл. – Мне не кажется, что я говорил им что-то, что они не должны были слышать. Я не хочу, чтобы у них были неприятности из-за меня.
– Тсс! – ответил ректор, изобразив что-то похожее на подмигивание. – Это не из-за мальчиков неприятности, а из-за педагогов. Праут и Кинг не одобряют сборов в спальне в таком масштабе, и кто-то должен поддержать педагогов. Кроме того, неверно было бы наказывать только два корпуса в конце семестра. Мы должны быть справедливыми и включить всех. Давайте посмотрим. У них есть задание на Пасхальные каникулы, в которые, естественно, никто из них даже не заглянет. Мы дадим всей школе за исключением старост и приходящих учеников обычное задание на вечер, а учительской нужно будет назначить преподавателя, чтобы его проверить. Мы должны быть справедливы ко всем.
– Задание в последний день семестра? Ого! – сказал Крэнделл, вспоминая свою собственную бурную юность. – Представляю, какая потеха будет.
Ученики, которые весело прыгали между упакованными чемоданами, гурьбой носились по коридору и устраивали победные танцы в классах, восприняли новость с изумлением и негодованием. Ни в одной школе мира не давали задания на вечер последнего дня семестра. Это казалось чудовищным, деспотическим ниспровержением законности, религии и нравственности. Обычно они приходили в класс и получали небольшие задания на каникулы, но здесь... Улыбаясь, они пытались представить, кого же осмелится назначить против них учительская. Выбор пал на Мейсона, доверчивого и энергичного преподавателя, который любил учеников. Остальные учителя не очень рвались проводить занятия, поскольку уже ощущался недостаток дисциплины, а те, кто привык к строгому заведенному порядку, обнаружили, что он сменялся непослушанием. Ученики, собравшиеся в четырех длинных классах, встретили его громом аплодисментов. Не успел он дважды откашляться, как они преподнесли ему краткий стихотворный пересказ законов Великобритании о браке в изложении Первосвященника израэлитов с комментариями лидера воинства. Младшие классы напомнили ему, что это последний день семестра, и он должен все «воспринимать шутя». Когда он ринулся упрекать их, четвертый и третий классы вдруг стало тошнить громко и убедительно. Мистер Мейсон попытался, не придумав ничего лучше, поговорить с ними, но какой-то нахал с задней парты предложил ему «настрочить пятьдесят строк за разговоры без разрешения и поднятия руки». Мейсон очень гордился своим великолепным знанием английского, так что фраза задела за живое, и пока он пытался обнаружить обидчика, вторые классы, находившиеся за три класса от него, отключили газовые рожки и стали бросаться чернильницами. Это была удивительно веселая и оживленная продленка. Приходящие ученики и старосты слышали ее отголоски, а учительская улыбалась, сидя за десертом.
Сталки ждал до половины девятого, держа часы в руке.
– Если это будет продолжаться, то придет ректор, – сказал он. – Тогда мы сообщим сначала всем в комнатах, а затем в классах. Берегись!
Сталки не давал Жуку времени расписывать все в красках, а Мактурку вдаваться в детали. Они перетекали из комнаты в комнату, рассказывая свою историю, они пересказывали ее снова и снова и, как только видели, что их поняли, уходили, не дожидаясь, а шум от этой безумной «продленки» рос и усиливался. У комнаты Флинта они встретили Мейсона, направлявшегося в коридор.
