В дверь постучали: горничная принесла глинтвейн. Бекас, смакуя, выпил его, потом откинулся в кресле и с наслаждением закурил. Врачи рекомендовали ему ограничивать себя, и поэтому курение стало для него чем-то вроде священнодействия.
Если Ангелоглу жив, значит, убийца он.
Правда, остается еще загадка запертой двери. Кто замкнул ее изнутри? И как мог преступник выйти из гримерной? Полицейский решил особенно не ломать над этим голову. Найдут убийцу — тогда все выяснится. Впрочем, у Бекаса с самого начала возникло подозрение, которое все усиливалось: у б и й ц а и н е п р о н и к а л в г р и м е р н у ю Р о з ы В а р г и.
Бекас спустился в холл.
— Мне не звонили? — обратился он к плотно сбитому кудрявому парню — портье.
— Нет.
Бекас уселся в низкое вращающееся кресло. Перед глазами маячили две стройные женские ножки, обтянутые тонкими нейлоновыми чулками. Округлые колени явно выставлены напоказ.
Бекас оглядел их обладательницу. Ярко накрашенное смазливое личико, светлые волосы, прическа а-ля Одри Хепберн. На местную не похожа, скорее всего афинянка. Двое приезжих — по виду торговцы — с вожделением поглядывали на нее.
— Хотите сигарету? — Бекас протянул ей пачку.
Девица, улыбнувшись, выплюнула изо рта жвачку и бросила в стеклянную пепельницу.
— Благодарю вас. — Она со скучающим видом покачивала ножкой, закинутой на другую. — Отвратительная погода, правда?
— Вы давно здесь?
Она тоскливо пожала плечами.
— Скоро три недели.
— Вы артистка! — догадался Бекас.
Молодая женщина засмеялась. Посмотрела на торговцев, которые продолжали любоваться ее ножками и временами бросали завистливые взгляды на Бекаса.
— Да, я здесь с труппой, если можно так назвать нашу банду. Оперетта Кунуписа, может, слыхали?
Бекас слышал о таком. Актер-неудачник, таскается по провинции, безуспешно пытаясь пробиться в столицу.
— Вы на главных ролях? — спросил он.
— Нет. В кордебалете.
Бекас улыбнулся ей. Привлекательная девица, хотя и несколько вульгарна. А одета слишком шикарно для балеринки из провинциальной труппы. На одно жалованье так не оденешься. Да и живет в самой дорогой гостинице. Должно быть, весь заработок уходит на оплату номера.
— Вы что же, всей труппой здесь живете? — поинтересовался Бекас.
— Ну что вы! Кроме меня, только антрепренер и примадонна.
Да, дело ясное! Но все же что-то в ней есть. А может, просто Бекасу стало скучно в чужом, неприветливом городе, надоело ждать звонка — вот ему и захотелось хоть с кем-то пообщаться.
— Ну и как, пользуетесь успехом? — спросил он.
Она засмеялась. Бросила в пепельницу окурок и сунула в рот новую жвачку. Взглянув на торговцев, которые пожирали ее глазами, сказала:
— Смотря что понимать под словом «успех». Я, во всяком случае, пользуюсь.
Она поерзала в кресле, и ножки обнажились еще больше.
— Не сомневаюсь, — улыбнулся Бекас.
— Вы только сегодня приехали? — спросила она.
— Да.
— Журналист?
Бекас задумался. Почему она решила, что он журналист? И вдруг понял, отчего она с такой готовностью вступила в разговор. Ей тоже захотелось просто пообщаться с человеком иной категории, нежели ее поклонники, которых она, очевидно, презирает, хотя и не может без них обойтись. Ну что ж, раз так, пусть он будет журналистом.
— А из какой вы газеты?
Вспомнив о Макрисе, он ответил:
— Из «Проини».
— Что нового в Афинах? — вздохнув, поинтересовалась балеринка.
В голосе ее прозвучала тоска. Да, видно, невеселая жизнь у этой молодой особы, продающей себя богатым «поклонникам театра» из провинции.
— Все по-прежнему, — отозвался он. — Вы давно там не были?
— Да я уже целый год мотаюсь. — Она поднялась с кресла. — Пойду пообедаю. Au revoir[16].
Бросив красноречивый взгляд на двух торговцев, она вышла из гостиницы. Они пошептались между собой, потом один из них встал и последовал за балеринкой.
«Хороший обед ей обеспечен», — подумал Бекас.
Тут зазвонил телефон.
— Это вас, — сказал портье.
Звонил его помощник. Все спокойно. Талия Халкья отправилась в ресторан. Он не спустит с нее глаз.
— Хорошо. Звони.
Бекас положил трубку. На улице выглянуло солнце.
— Где тут у вас можно пообедать? — обратился он к портье.
