Метаморфозы детектива, или мастера сыска перед лицом действительности
Что такое, в сущности говоря, детектив? Или точнее: что такое детектив традиционный, привычный, идущий, так сказать, навстречу читательским ожиданиям? Это всегда восстановление нарушенного социального равновесия. В самом деле: для того чтобы литературное произведение с детективным сюжетом состоялось, нужны по меньшей мере три обязательных ингредиента — сигнал бедствия (обнаруженная жертва), нарушитель общественного спокойствия (преступник) и тот, кто это спокойствие призван восстановить (мастер сыска).
Долгое время было принято считать, что детективный жанр представляет собой нечто устоявшееся и неизменное, создающееся по раз и навсегда установленной схеме: некто, совершивший убийство, не оставляет следов, обычные приемы расследования ни к чему не приводят, приглашается (или вмешивается в дело сам, вопреки желанию полиции) знаменитый детектив со своим методом сыска и через некоторое время обязательно выясняет подоплеку происшествия, разгадывает криминалистическую загадку и называет убийцу. Во главу угла кладется аналитическое рассуждение, напряжение интеллекта, силящегося разрешить хитроумную задачу, — и почти ничего сверх того. Ну разве что, как дополнение к игре ума, немножко гениальной интуиции. Главное тут — как можно замысловатее закрутить сюжет и пригласить читателя к участию в процессе его «раскручивания». Читателю отводится место рядом с сыщиком, он заранее усваивает перспективу преследователя и с удовольствием включается в погоню за «возмутителем спокойствия», по пути сверяя свои догадки с дьявольской (а как же иначе?) проницательностью признанного мастера сыскного дела.
О том, чтобы преступление осталось нераскрытым, не может быть и речи. Такое сплошь и рядом случается в жизни, но не в литературе. Апофеоз подобного рода сочинений — последние страницы, на которых торжествующий детектив рассказывает заинтересованным лицам, но прежде всего, разумеется, жаждущему интеллектуального и нравственного удовлетворения читателю, как ему удалось «вычислить» и обезвредить своего противника. Развязки «классических» детективов напоминают ответы в школьных задачниках — они ведь тоже даются в самом конце книги.
Позже выяснилось, что все далеко не так просто, как кажется, что детективный роман все время находится в движении и с ним постоянно происходят метаморфозы, иногда настолько странные, что испытанный жанр как бы перестает быть самим собой, становится чем-то большим, нежели просто головоломка для изощренного интеллекта. Одних эта внутренняя подвижность жанра вполне устраивала, другие же (имеются в виду и писатели, и критики) стали усиленно ратовать за «чистоту культуры» детектива, оберегать его от соприкосновения с большой реалистической литературой, а значит, и с живой жизнью, с действительностью. Разногласия между сторонниками незыблемости правил детективной игры и приверженцами подчинения этих правил общеэстетическим законам не затухают вот уже несколько десятилетий. Время от времени они обостряются и выплескиваются на страницы литературной периодики и даже становятся предметом академических дискуссий. Верх берут попеременно то те, то другие, но конца критическим перепалкам не предвидится, потому что сама проблема, думается, неразрешима в принципе.
Дело в том, что раз и навсегда регламентированной специфики детектива нет и быть не может; она выдумана критиками, черпающими аргументы у авторов нетворческого, эпигонского склада. Детектив подвижен и изменчив, как сама жизнь, с которой он, будучи орудием познания ее довольно своеобычного пласта, органически связан. Действительность властно вторгается в жанровую схему, ломая каноны, нарушая установления, приводя в смущение мастеров сыска. В том, конечно, случае, если авторы детективов не избегают реальных жизненных конфликтов. Любая попытка установить незыблемый свод правил (а таких попыток было более чем достаточно) равносильна стремлению низвести детектив до уровня развлекательного чтива, превратить его в объект умственной тренировки, «гимнастики для мозгов».
