— Наша компания любит давку. Чем больше народу набьется в автобус, тем богаче выручка, и тогда кондукторы получают премию. Восемь пиастров[10], если доход составит восемь фунтов, и четыре пиастра за каждый фунт сверх того. А с твоей фигурой премии тебе не видать.
Я взмолился:
— Даю слово, я ужмусь.
— Зачем ты так много ешь? Экономь, дружок, для других. Ха-ха-ха!
— Ха-ха-ха! Вы, наверное, думаете, я миллионер. Обещаю с сегодняшнего дня ничего не есть.
— Я возьму твои документы. Но тебе важно убедить экзаменаторов на комиссии.
Я вернулся в клуб, где торговали худобой. Там я обнаружил десятки таких, как я, каждый занимался до изнеможения в надежде хоть немного уменьшиться в размерах и тогда получить место в школе или на службе. Тренировки походили на истязания: наклониться, выпрямиться, сесть, встать, лечь, поднять одну руку, опустить другую, нагнуться вправо, влево, прогнуться вперед, назад — будто я исполнял зикр. И так до тех пор, пока я не начинал обливаться потом и дышать, свесив язык набок, как собака, спасающаяся бегством от хищника.
Я стал пить меньше воды, уже не спал днем, ел только один раз в день. Я укрощал свое тело, как укрощали строптивую лошадь нашего деревенского старосты. Может, это поможет протиснуться сквозь толчею?
И хотя мне было очень далеко до тростинки, я все же сумел убедить экзаменаторов в тот день, когда предстал перед ними. Я спел им кое-какие свои песенки, позаимствовав чужие мелодии. Один рассмеялся, другой улыбнулся (таким было первое признание моих песен), и я стал кондуктором.
В автобусной давке мне представлялось, что я в одной из комнат нашего полуподвала: такой же низкий потолок, так же, согнутые в дугу, толпятся люди, прижимаются друг к другу тела мужчин и женщин, вспыхивает плоть, сталкиваются входящие и выходящие, наступают друг другу на ноги — разгораются ссоры. Один из пассажиров занят только тем, чтобы не упустить освобождающееся место. Самое главное для него — сесть, как будто от этого зависит его судьба.
— Вы позволите, ханум?
— Позволяю. Никто вам не мешает.
— То есть как это никто не мешает?
— Я вам разрешаю!
— Мы же в автобусе.
— Он, наверное, решил, что он в «Хилтоне».
— Подумайте, он сказал: «Позвольте».
— Ей не нравится, что ею пренебрег мужчина.
— А тебе бы это понравилось?
Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!
— Ай, мои ноги, мои бедные ноги!
— Если мы уже сейчас так страдаем от тесноты, что же будет с нашими детьми?
— Какой я умный, что не женился.
— А теснота заменяет ум: сдавит так, что человек лишается способности иметь детей.
— Ну, жить без детей легче, чем переживать эпидемии, голод или войны.
— Теснота — все равно что война. Всякий раз, как я смотрю на своих детей, мне становится страшно за их будущее.
— Еще несколько лет, и мы будем жить на земле только стоя.
— Смешно сказать, но ведь толчею помогла создать медицина. Теперь и в деревне врачи. Подумать только… благо породило бедствие.
— Ой! Я ударился головой об потолок.
Из второго класса доносится сердитый женский голос:
— Отодвинься!
— Не нравится толкучка, бери такси.
— Невежа!
— Сама не лучше!
— Послушайте, осталось всего две минуты. Наберитесь терпения!
— Молодые люди! Положитесь на Аллаха!
Остается две минуты до начала смены. Мой автобус будет стоять, пока до отказа не набьется пассажирами. Они начнут истошно кричать на диспетчера — ведь у них вычтут дневное жалованье. Я больше не могу стоять, все суставы разламываются.
В то утро отец пожаловался на боль в правом колене. Вечером он уже жаловался и на другое колено, и на жар во всем теле. Он обливался потом, распространяя запах уксуса. Приняв таблетку аспирина, он заснул. Утром отец наотрез отказался остаться в постели. Тогда я сказал ему: «Полежи, отец. Аватыф сама пойдет в лавку». В глазах его вспыхнул дикий блеск, и он закричал: «Ты хочешь завладеть всем еще до моей смерти!» — «Ничего мне не нужно. Я просто беспокоюсь за тебя и хочу, чтобы ты отдохнул… Утром, когда ты ушел, у тебя болело одно колено, а когда вернулся вечером, болели уже оба».
В ярости он готов был кинуться на меня. «Ты хочешь продать лавку, чтобы на вырученные деньги накупить себе бумаги и ручек! Знаю я тебя! Аватыф не выйдет отсюда!» — кричал он.
