Как я здесь очутилась, с трудом поняла и сама. И то после нескольких торопливых глотков, во время небольшой паузы перед очередным куском мяса… Итак, я вышла из больницы, перебежала через дорогу, чудом не влетев под колеса междугороднего автобуса, гордо следовавшего в областной центр. Помнится, заскрипели тормоза, и водитель выскочил из кабины перед вежливо притормозившими легковушками. И кричал что-то в мою сторону. Громко и недоумевающе — я даже не обернулась. Потом я споткнулась о какие-то рельсы, пересекавшие крохотную зеленую улочку, по которой мои ноги брели, куда глаза глядят. Оказалось, глаза глядели прямиком в городской парк. А уж в парке, наверное — по запаху, я забрела в небольшое кафе под открытым небом, где веселый армянин спроворил мне шашлычок, а угрюмая прыщавая официантка плюхнула на голый деревянный столик тарелку с хлебом и луком, а чуть погодя — запотевшую бутылку водки. Я выпила немного, потом добавила. И вспомнила — неожиданно, но к месту — Генкин рассказ о том, как он решил стать психологом.
Генка приехал в Москву из такой же Тмутаракани, что и я. Только поступал на физмат. И, что удивительно, поступил. Проучился первый курс. Даже заработал повышенную стипендию. Влюбился в девушку с филфака. Почему мы, собственно говоря, и познакомились. Совершенно случайно эта девушка оказалась дочкой заведующего кафедрой высшей математики. И Генкины блестящие математические способности аккуратными кирпичиками легли на надежный академический фундамент. Но в середине второго курса Генка бросил математику, приведя в неистовство возмущенного завкафедрой. Потом ушла девушка. А случилось следующее: придя в понедельник на утреннюю лекцию, Генка не застал никого из своих приятелей. То ли гриппом все дружно заболели, то ли слишком бурно отметили начало нового семестра, но Генка, проведший ночь у любимой (в гостиной на диване!), сидел на своем привычном месте в гордом одиночестве. Несколько оставшихся до лекции минут он вспоминал о вчерашних поцелуях — украдкой, в надежде, что родители крепко спят, и в страхе, что вот-вот на пороге вырастет грозная фигура профессора в теплом полосатом халате. Затем размышлял о сегодняшнем коллоквиуме, посвященном криволинейным интегралам, к которому он из-за вчерашних поцелуев толком не подготовился, а значит — не миновать-таки гневного профессорского взгляда. — Осознав всю сложность своего положения, Генка поднял измученный взгляд от исписанной математическими формулами парты и уронил его (взгляд) на крохотный пятачок перед кафедрой.
По пятачку расхаживал молодой человек. Генка знал его в лицо, как и любого студента на потоке, но не близко. Этот парень — невысокий, худощавый, ничем особенно не примечательный — сновал по проходу, заложив руки за спину, и что-то бормотал себе под нос. Генка решил — повторяет формулы. Внезапно парень остановился и поднял глаза. Прямо на Генку. Чистейшая случайность. Генка и сам это понимал. И в дальнейшем неоднократно подчеркивал иррациональную сущность происшедшего, но… Каждый раз аккурат на этом месте он прерывал рассказ. Для того, чтобы сделать хороший глоток. Или достать из холодильника новую бутылку. Дело в том, что парень сошел с ума. Внезапно и безвозвратно, глядя Генке в глаза. Что-то переключилось у него в мозгу — тут уж я сделала глоток, грустно улыбнувшись прозрачной жидкости на дне стакана, — и готово. Потом были и «Скорая», и фигуры санитаров… Совсем как у меня и Али. Вот с того дня что-то и у Генки в мозгу переключилось. Из прежних товарищей только я у него и осталась — переводила французские цитаты из Фрейдовых писаний. Дореволюционные редакторы их перевести не удосужились, а Генка в иностранных языках разбирался куда хуже, чем в криволинейных интегралах.
Я взяла с тарелки очередной кусок мяса и медленно отправила его в рот. Я не спешила. Прямо скажем — тянула время. Уж очень не хотелось мне быть тем гонцом, который принесет худые вести. Я надеялась, что Виктор сам позвонит Сергею Владимировичу из больницы и объяснит ситуацию. В конце концов, должен же он отчитаться перед работодателем? Нехорошее чувство поползло по спине: я получила от Сергея Владимировича куда более солидный кусок, чем почасовая плата за психотерапию, а теперь — трушу. А кстати, почему Сергей Владимирович передал, а ведь фактически подарил такие огромные деньги именно мне? Хотя нет, почему мне — понятно. Я как раз занимаю промежуточное положение между тетей и племянником. Я достаточно великодушна, чтобы заботиться об Але до конца ее жизни, обеспечить ей самую лучшую клинику, а если нужно, такую клинику купить. И достаточно, скажем прямо, беспринципна, чтобы и дальше покрывать убийцу. Я уже не сомневалась, что убивала Аля. Да она мне сама об этом сказала. «Ты веришь признанию сумасшедшей?» — шепнул прямо в ухо ехидный голосок. Я отмахнулась: «Отстань! В данном случае верю». «Почему?» — не унимался голос. «Да потому, что эти убийства хорошо укладываются в схему», — ответила я нахалу. «Которую ты сама и начертила?» — с издевкой протянул он. «У тебя есть версия получше?!» — выкрикнула я прямо в нагло ухмыляющееся лицо.
