Он не чувствовал себя убийцей. Более того, все, что происходило с ним в последнее время, казалось ему если не сном, то какими-то сладостными фантазиями, наполняющими его жизнь невероятными по силе ощущениями, от которых на душе становилось тревожно и вместе с тем спокойно. Он словно бы поднимался над собой и даже видел себя со стороны, такого сильного, могущественного, исполненного уверенности в себе и даже красоты.
Его романы с женщинами носили кроваво-красный оттенок. Красный цвет вообще всегда возбуждал его, что уж говорить о запахе крови… А движения женщин! Агония! Это ИМ казалось, что судороги свидетельствуют о близком конце, на самом же деле это были самые что ни на есть сексуальные движения, какие совершает женщина во время совокупления.
Он жалел, что они, женщины, эти несовершенные существа, не в силах осознать все то блаженство, которое он приносил им, открывая перед ними, грешными, невидимые врата смерти. Ведь что есть смерть, как не избавление от тягот жизни, от страданий?! Зачем, спрашивается, человек рождается вообще? Кто движет его мышцами, когда он прокладывает себе путь в материнском лоне, стремясь навстречу свету, неизвестности, холоду и опять же – СТРАДАНИЯМ? Кто придумал этот зверский инстинкт, выталкивающий младенца из теплой материнской утробы, чтобы потом, спустя долгие годы мучений, вновь превратившись в прах и смешавшись с землей, он мог возродиться растением или другим организмом…
И где здесь смысл вообще?
* * *
Он вернулся на Графское озеро, чтобы еще раз убедиться в том, что и эта, его последняя, любовь, вернее, любовный акт – не плод его воображения, что эта чудесная девушка действительно была здесь… Ну конечно, вот ее красное платье в мелкую белую крапинку и красная маленькая сумочка, напоминающая большой мягкий и бесформенный кошелек с застежкой – золочеными шариками, которые так звонко щелкали, когда он доставал оттуда губную помаду и носовой платок…
Она долго остывала, и поэтому, обнимая ее и страстно прижимаясь к ней всем телом, он еще какое-то время представлял, что она жива и дышит. Но все же она была мертва, а значит – неподвижна, она не могла сопротивляться, она была покорна, и эта покорность нравилась ему в женщинах больше всего.
Он собрал ее вещи и завязал в узел. Но потом, бросив последний взгляд на растерзанное женское тело, белеющее в посиневших от сумерек ивовых зарослях, взял нож…
«Маленькая, потерпи, это совсем не больно».
* * *
Игорь Шубин гнал машину по обледеневшему шоссе, моля бога только об одном – как бы не взлететь и не раствориться в этом сером и холодном сонмище облаков, этой зимней прозрачности воздуха и мертвенной пышности сурового январского морозного утра. Ведь зима – это смерть тепла. А Шубин любил жару, зелень, солнце.
И, конечно, одну-единственную женщину – Юлю Земцову, которая не любила его. О чем бы он ни думал, его мысли все равно плавно струились к ней, и, быть может, только благодаря тому, что она существовала, был жив ион.
Крепко держа руль, он представлял себе, что рядом с ним, по правую сторону, сидит она, молчаливая, грустная, и так же, как он, смотрит на дорогу, думая о чем-то своем. У нее своя жизнь, и Юля не собирается впускать в нее Шубина. От знания этого Игорь был готов признаться самому себе в полном бессилии… Как добиться того, чтобы тебя полюбили? Да и возможно ли такое вообще, если она любит другого?
Как ненавидел он эти пустые и ничего не значащие слова: ОНА, ОН, ЛЮБИТ, ДРУГОЙ, КРЫМОВ, НОЧЬ, УТРО…
Что-то с ними со всеми произошло в последнее время. Что-то накатило, холодное, неотвратимое, тугое, как ночной ветер, как полная сил январская метель. И имя этому состоянию, которое выстудило души всех – и Щукиной, и того же Крымова, и Шубина, и Юли Земцовой, – было ЧЕРНАЯ МЕЛАНХОЛИЯ. Не спасали ни шампанское, ни свежая земляника, привезенная в их город из солнечной Испании, ни роскошная гостиная с пышущим жаром огромным камином, ни близость заснеженного соснового бора, рядом с которым и построил Крымов свой загородный дом, куда пригласил друзей, чтобы отметить Новый год… Там же справляли и Рождество, и все было так же красиво и по-киношному: свечи, старинная музыка, красное вино в тонких и прозрачных фужерах, толстые и теплые ковры под ногами, блеск в глазах… Но нет, это длилось не неделю – как это могло следовать из календаря, – а всего лишь мгновение. Потому что все четверо были заражены вирусом этой самой черной меланхолии. А причин для нее было много, и все разные. Крымов сказал в шутку, что «хандра – явление профессиональное». И все поняли, что он имеет в виду.
