— Я пришла спросить, подавать ли уже салат, — сказала она, подходя к столу. — Распорядитесь, мсье, и Сидони сразу же его принесет!
Два высоких серебряных канделябра, по шесть свечей в каждом, давали достаточно света. Через открытые окна в комнату проникала приятная вечерняя прохлада.
— Зачем ждать? Салат — так салат, — пошутил Ларош.
Жюстен не поднял глаз от содержимого своей тарелки, демонстрируя таким образом пренебрежение, какое вызывала у него Алин, а еще — чтобы не выдать истинных чувств, испытываемых им к отцу. Это была игра, в которой он порядком поднаторел. Даже Мариетта — и та на этот счет заблуждалась. Когда она начинала упрекать любовника в излишней мягкости к патрону, он отвлекал ее поцелуями. Никто не должен знать истинных причин, почему он здесь и разыгрывает роль примерного сына…
— Хорошо ли приготовлен фазан? — спросила Алин, бросая на патрона выразительный взгляд.
Проходя за креслом Лароша, она легонько провела рукой по его спине, после чего томной походкой удалилась.
— Не сердись на нее, Жюстен. Алин — девушка хорошая. До того, как ты поселился в замке, я иногда звал ее к столу. Терпеть не могу есть в одиночку! И вообще, хорошо, когда в доме есть женщина, особенно в таком мрачном, как наш.
— Не могу с вами не согласиться, мсье. Но только я бы предпочел делить кров с Элизабет. Жаль, что она уехала, — посетовал юноша. — Насколько я помню, в Гервиле ей нравилось, она любила свою Перль, да и родственники по отцу, Дюкены, живут рядом.
— Думаешь, мне не жаль? — пробормотал Ларош, правда, с некоторым смущением.
Жюстен застал его врасплох. Прежде они не говорили об Элизабет в такой прямой манере.
— Почему она вышла замуж в Париже, а не в Гервиле? — продолжал Жюстен, отмечая, как Ларош переменился в лице, и радуясь этому.
— Женские капризы! Поговорим лучше о лошадях. Один наш коб[28] хромает, надо будет завтра с утра поставить ему пластырь.
— Капризы? — переспросил Жюстен, поднимая на отца свои черные глаза. — Но вы
— официальный опекун, и без вашего согласия никакой свадьбы быть не могло.
— Разумеется, я его дал! Мальчик мой, сделай милость: вычеркни ее из своей жизни, как это сделал я. Пойми, я не идиот, и я догадался, что у тебя к ней были чувства. Забудь ее! Моя внучка сейчас в Америке, замужем за этим проходимцем Джонсоном.
Появление Сидони, невысокой сорокалетней женщины, очень худенькой, в своем черном платье и белом переднике, положило конец дискуссии. Служанка, отличавшаяся робостью, поставила салатницу на стол и с многочисленными поклонами удалилась.
— И все-таки Элизабет — моя племянница, дочка сводной сестры. Как только я об этом узнал — кстати сказать, из ее уст, — влечение, которое я к ней испытывал, превратилось в нежную привязанность.
— Вот и славно! — воскликнул Ларош, тушуясь все больше.
Жюстен с задумчивым видом положил себе на тарелку немного салата. В глубине души он ликовал.
«Старый дурак ничего не знает! Ему неприятно вспоминать, что Элизабет вышла замуж в Париже. Но что она вдова, он еще не скоро узнает…»
Они молчали до самого конца трапезы. Коротко пожелав Ларошу хорошего вечера, Жюстен встал и отправился в конюшню. В парке шелестели листьями деревья, кое-где вспархивала или подавала голос птица. Жалостно ухала сова.
Благодаря ненависти, которая зрела в нем, Жюстен откровенно наслаждался своим новым социальным статусом. Новая одежда была приятна телу, кожаные сапоги славно поскрипывали при ходьбе. Это был его реванш за жестокое обращение в детстве, за страх, и голод, и холод. Он погладил Перль, поиграл немного с ее жеребенком. Жюстен любил эту лошадь, и малыша тоже.
Выйдя на улицу, посмотрел на первые звезды, надеясь, что там, за океаном, Элизабет не очень горюет.
— Будь сильной, моя принцесса! — прошептал он. — Ты навсегда в моем сердце!
Нью-Йорк, Дакота-билдинг, в тот же день
Норме очень хотелось взять за руку Элизабет, которая грустно смотрела вслед уходящим Леа Рамбер и Анри с детьми. Они настояли на том, чтобы пешком пройти к ближайшей трамвайной остановке.
— Норма, я старалась никому не испортить праздник. Скажи, у меня получилось? — тихо спросила молодая женщина.
