– Ты почему, – любопытствует, – второй раз не женился?..
Потом мы беседуем.
Я интересуюсь, Махмуд рассказывает.
У него шестеро детей, но он на этом не остановится. Внуки у Махмуда на подходе, правнуков будет неисчислимое множество – Артуру за ним не угнаться.
Мы, евреи, не избалованы сочувствием того и другого, посочувствовали бы друг другу.
Артур – араб-христианин.
Махмуд – араб-мусульманин.
Мусульмане разрастаются семьями, и христиане – будто их выдавливают – уходят из деревень в города. Из городов перекочевывают в другие страны.
С земли, которую не поделить.
Артур ушел из Бейт-Лехема. Иными словами, из Вифлеема.
Махмуд ожидает двойню.
10.
Ушер Кипнис, прозорливый еврей из Тбилиси…
…не переносил советскую власть.
Двадцать второго июня сорок первого года, в первые часы войны с немцами, он ее признал, эту власть. Девятого мая сорок пятого года, в день Победы, признание взял обратно.
Это он, потомок хасидов, поучал сына:
– Только глупые люди задаются вопросом: каков стакан? Наполовину полный или наполовину пустой? Возьми этот стакан, вылей содержимое в бокал для благословения субботы и праздников – начнет переливаться через край.
Наполненная у хасида жизнь, переливается через край – по отцу и я из хасидов.
"Плохо – это теперь плохо, а хорошему конца нет…"
Птицы в разноголосицу – я вникаю.
Травы пробиваются к свету – их приветствую.
Солнце опускается за горы – взглядом поспешаю следом.
Они мне интересны – птицы, солнце, травы в изумрудной зелени, смолистые ароматы с гор, засаженных пиниями.
Они мне доверяют.
Вечер.
Крыша напротив.
Воронья сходка на ее коньке – десятка полтора, не меньше.
Недвижные силуэты на блеклой голубизне заката, словно вырезаны из черной бумаги, вглядываются в краешек солнца над горами, который не удержать.
Улетают в ночь, отяжелевшие от раздумий, но остается одна, оцепеневшая, завороженная полнолунием, не способная одолеть наваждение.
Тоже остаюсь на балконе, созерцатель закатов.
Только я – дурак набитый,
Простодушный, как коза,
Удивляюсь, как ребенок,
И смотрю во все глаза…
Это не я сочинил.
Юз Герштейн.
Зацветает по весне апельсиновое дерево, провисают плоды по осени – чудо оранжевое, на которое не наглядеться.
Выхожу из дома, вижу: сосед забрался на лестницу, обрывает апельсины с веток, один за другим.
– Не трогал бы, – прошу. – Красу несравненную.
Смотрит с лестницы. Не понимает.
– Я, – говорит, – их люблю. Я, – говорит, – их давлю. Из них сок замечательный.
– Принесу тебе апельсины – обещаю. – Хоть пять. Хоть десять килограммов. Только эти не обрывай.
Огорчился.
Ушел.
Гулял без удовольствия.
Через час возвращаюсь – остался на дереве пяток осиротевших апельсинов, на самой его макушке.
Проняло соседа, должно быть.
А может, высоко растут – не достать.
Мудрость почиет на малоумных…
…которые дальновидны и угадчивы.
– Скоро уже. Вот-вот! Узнаете по последствиям. Реки потекут вспять, земля наша встанет на место соседней, соседняя на наше место, с путей совращая, – тогда же состоится преображение всего сущего…
Прилетели из Москвы.
Поселились в горах под Иерусалимом.
Огляделись – всё незнакомое. Ко всему надо привыкать. К цвету, свету, запахам. К незнакомой речи и невиданным прежде чековым книжкам. К преображению всего сущего, а также к скорпионам, гадам кишащим.
Они кувыркались на траве, наши сыновья, и младший вскрикнул вдруг от укола.
Застыл в боевой позиции скорпион – ядовитое жало над головой. Первый скорпион в нашей жизни.
Его убили теннисной ракеткой, но боль пошла вверх по ноге, пугая быстротой распространения. Медицинская сестра дала таблетку, заодно спросила:
– Черный или желтый?
К счастью, скорпион оказался черным, не пришлось везти сына в больницу. Их фотография у меня перед глазами: сидят вдвоем, младший на колене у старшего, пережитый испуг на лицах.
Через пару лет мы пришли на холм, обросший редкими соснами, с жестким, понизу, подлеском, в котором не поваляешься, покусывая травинку.
По склонам холма встанут дома, в одном из них будет наше жилье.
Из-под камня выполз скорпион, и решение пришло сразу. Нашу квартиру назовем "У скорпиона".
Влезли в долги.
Дождались.
