Часть первая.
Глава первая.
Старая гимназия.
Кованый забор украшали надувные шары. Они трепетали на
легком ветерке, весело стукались друг об друга, и их легкое хлопанье, которое
было не громче шуршания бантов на первоклассницах, органично вплеталось в праздничный
гомон.
Прохожие торопились мимо по своим делам, и никто не обращал
внимания на разноцветные шарики. Все «бальные ухищрения» в этот день
воспринимались как нечто само собой разумеющееся.
Только лишь старуха-пьяница, уже который год живущая под кованым
забором, бывшая учительница начальных классов, начавшая потихоньку спиваться
еще в девяностых годах, была недовольна. Для нее шарики шумели оглушительно и
не давали спать.
- Понавешали тут! – проворчала она и перевернулась на другой
бок на своей картонке.
Картонка, на которой спало это парковое привидение,
звавшееся Ивушкой, валялась в дальнем углу парка, рядом с калиткой, которой
никто не пользовался. В этот вонючий замусоренный угол не совался даже дворник
Никитич, справедливо полагая, что сколько Ивушку не выгоняй, она все равно
вернется, и что в этом углу она хотя бы никому не мешает. Действительно,
Ивушкино жилище было достаточно удалено от центральных ворот, чтобы запах
бомжихи не оскорбил ненароком чьих-нибудь деликатных ноздрей.
Летом и ранней осенью входившие сквозь центральные ворота на
территорию школы святого Иосаафа не только не чуяли, но и не видели Ивушку.
Дорожку из гравия, ведущую от ворот к крыльцу школы, обрамляла искусно
подстриженная живая изгородь, над которой возвышались старые деревья: с черной
корой и раскидистыми кронами, почти полностью заслонявшие свет. Зимой, несмотря
на все возражения Никитича, бомжиха перебиралась жить в подвал школы —
старинного здания из красного кирпича, стоявшего в глубине парка.
- А шо? – шамкала Ивушка беззубым ртом, уворачиваясь от
метлы, - тебе жалко, шоле? Здесь тепло и тихенько.
Права была старая пьяница: шум улицы не достигал школьного
крыльца. Сам Никитич, немолодой мужик со смуглым лицом и здоровыми ручищами,
любил на нем сиживать с папиросой в теплые сумерки. Он по-хозяйски похлопывал
по холке каменного льва с факелом в лапе, украшавшего крыльцо, и гонял
ребятишек из Муравейника, повадившихся рисовать на льве черт знает что.
- Это светоч знаний, - говаривал Никитич, стирая матерное
слово с факела или лишнюю анатомическую подробность со льва.
Изящное здание в три этажа, с огромными окнами и замковыми
дверьми, было построено в одна тысяча девятьсот четвертом для образовательных
целей. По ходатайству предводителя местного дворянства сюда переехала женская
гимназия, первая в городе Б.
Благородные барышни сиживали за свежеоструганными партами в
просторных классных комнатах, зубрили французские глаголы в огромной
библиотеке, скрипели гусиными перьями на уроке чистописания и гуляли в перерывах
тенистыми аллеями. В то время в парке при гимназии водились белки, и девушки
приносили для них гостинцы в своих обеденных корзинках. Белки были совсем
ручными: самые смелые из них повадились по весне запрыгивать в классные комнаты
и воровать орехи. К одиннадцатому году в гимназии обучалось около шести сотен
барышень.
Шло время, развертывался богатый событиями двадцатый век. Вскоре
девиц расхватали по домам, белки повывелись как-то сами собой, а фасад старой
гимназии украсила первая мемориальная доска с надписью «Здесь была женская
гимназия, памятник, охраняется государством». Само здание отошло военному
госпиталю №1923, который просуществовал в нем несколько летних месяцев сорок
первого года, вплоть до самой оккупации, за что здание получило вторую мемориальную
доску.
Оккупировав город Б, немцы разместили в нем своих лошадей.
Бывшая гимназия с достойным уважения смирением приняла свой новый статус, будто
пообещав быть конюшней столь же образцовой, какой была школой. Только изредка,
как поговаривали, волновались немецкие лошади, и один раз приключился пожар.
Времена были военные, лихие, поэтому никакой мистики в этом не углядели.
В войну гимназия-конюшня пережила пару бомбежек, лишившись
изрядного куска крыши и третьего этажа. Однако, когда немцев изгнали из города
Б, и государство отряхнулось от затяжного военного положения, был поставлен
вопрос: ремонтировать здание или оставить его разбомбленным, как напоминание
потомкам о великой войне? Споры шли жаркие, но решение было принято в пользу
созидания. Здравый смысл победил, и к новому, тысяча девятьсот пятьдесят
седьмому году, у здания из красного кирпича подлатали все дыры и снова ввели
его в эксплуатацию.
