— А нельзя ли устроиться на более выгодную работу?
— Видит око, да зуб неймет.
— Может быть, стоит объявить о помолвке, чтобы остановить людские пересуды?
— Да ведь вопрос-то в том, когда можно будет заключить брак?
И мать печально закончила:
— Так мы и расстались: я сожалела, а она была рассержена. Разве я ошиблась, сынок?
Гнев охватил меня, но мать была права, и я не мог ни спорить, ни упрекать. Правда упряма, как твердая стена, мне же оставалось только сражаться с призраком, имя которому — злая судьба. Но, несмотря на это, я задыхался от гнева, хотя и совершенно несправедливого. Что за тягостные дни ненависти и горя! Я поспешил к своей возлюбленной, но в этой обители любви и роз меня впервые встретила сухая холодность. Малика был сумрачна безо всякого проблеска. Ее мать, войдя в комнату, спросила с ядовитой издевкой:
— А ты спросил у своей мамочки позволения, прежде чем идти к нам?
Я был изумлен и изменился в лице, а она в сердцах воскликнула:
— Никогда не могла себе представить такого вероломства!
Я возразил упавшим голосом:
— Это просто несчастное стечение обстоятельств. Вы же знаете…
— Не будет доволен Аллах, если такой юноша, как ты, принесет себя в жертву только лишь из-за чужих неудач. Каждому человеку отмерена его собственная доля — добра и зла. Да и потом, моя-то дочь в чем виновата?
— Позвольте мне объяснить…
— Меня не интересуют объяснения, — прервала она с горячностью, — меня волнует только одно — будущее моей дочери и ее репутация.
Тут я не выдержал:
— Ее репутация всегда на высоте!
— Вовсе нет: твои визиты уже говорят не в ее пользу.
— Мама! — протестующе воскликнула Малика.
— Да замолчи ты! — прикрикнула на нее мать.
Я уже ничего не видел перед собой; я был изгнан и покинул дом, едва держась на ногах и шатаясь от унижения, горя и отчаяния. Я спрашивал, цепенея: «Неужели все кончилось? Все — любовь и надежда, Малика и женитьба?» Меня захлестнула буря ненависти ко всему на свете. Меня душила горькая правда: я — жертва семьи, которая и сама — жертва.
Вечером наш дом казался таким же, каким он был в день смерти отца. На одиноком диване в гостиной сидели мать, Фикрия и Зейнаб. подавленные горем, стыдом и чувством собственной вины. Мать начала:
— Конечно, мы тяжелая ноша, но что же нам делать перед лицом неизбежности?
Фикрия заговорила со мной мягче:
— Я бы хотела сделать невозможное, чтобы порадовать тебя, но я бессильна.
А Зейнаб молчала. И не было никого, чья скорбь была бы глубже, чем скорбь сестер.
— Пусть Аллах делает то, что пожелает… — пробормотал я, направляясь в свою комнату.
Сейчас, когда я оглядываюсь назад, то не вижу ничего, кроме пустой, бесплодной работы и бесконечных лишений. Да еще грез о богатстве и женщинах и — гнусной тюрьмы на улице Абу Хода наяву…
…Хамада ат-Тартуши, видя мою рассеянность, снова полушутя-полусерьезно посоветовал:
— Сходи к ней, она ведь одинока, как и ты…
Потом, смеясь, добавил:
— Знаешь, будь сейчас другие времена, я нашел бы тебе служанку, хорошую во всех смыслах. Я имею в виду — абсолютно во всех!
У старика сегодня веселое настроение, так что грех на него обижаться. Но он никак не умолкал:
— Хочешь знать правду? Ты ведь тогда мог жениться!
Я недовольно взглянул на него, а он продолжал:
— На твоем месте я бы обставил комнату — хотя бы в рассрочку — и привел невесту в семью, а потом уж пусть Аллах делает, что пожелает… Не сердись, но, по-моему, ты просто смирился с поражением без борьбы.
— Со злой судьбой не поспоришь.
А нашей семье было мало злой судьбы — к ней прибавились тайная неприязнь и недоброжелательность между Фикрией, Зейнаб и матерью.
— Выучись мы и начни работать, все было бы совсем по-другому. Да простит вас Аллах!.. — упрекала Фикрия.
— Время вашего отца было совсем другим, не то что сейчас. Не тревожьте его покой! — кричала на нее мать.
А Зейнаб вздыхала:
— Будь я посмелее, пошла бы работать служанкой…
— Господь наш принесет мне облегчение, послав смерть, — бормотала в ответ мать.
Что за дом несчастий и тоски! Когда же кончатся эти взаимные обвинения? Однако для меня эти женщины сохраняли свои лучшие чувства, нежность и любовь. Я — глава семьи и ее жертва. Насколько я питал злобу к ним всем, настолько же сочувствовал и печалился. Какой хорошей хозяйкой была моя мать! Как она была счастлива, живя с отцом! Но она никогда не могла представить такого печального конца их благополучной семьи.
