Али был моим лучшим другом, мы вместе занимались — то у него дома, то у меня. Он был ниже ростом, однако красивее и сообразительнее меня. Кроме того, он был куда осведомленнее, чем я, и гораздо лучше разбирался в политике. Али часто с жаром утверждал:
— Я обязательно доживу до новой жизни — без короля и англичан.
Он рассказывал мне о современных течениях, таких, как братья-мусульмане, марксисты, Молодой Египет, однако сам не расставался с Вафдом[27]. Долгое время он любил девушку-еврейку, но она исчезла где-то в начале второй мировой войны, и я не слышал, чтобы он рассказывал о новой любви. Поэтому я решил, что он никого не любит. Мы оба поступили на юридический факультет, где продолжали учиться вместе.
Я говорил Малике:
— Еще немного, и мы займемся нашим будущим.
Она одна оставалась с матерью, хотя и была красивее сестер. Малика вздыхала:
— Если бы я закончила учиться…
— Ты хочешь работать?
— Почему бы и нет?
— Но я бы хотел видеть тебя хозяйкой…
Я не оспариваю право девушек учиться и работать, но мне больше по душе хозяйка дома. Али Юсуф считал, что я более консервативен, чем следовало бы:
— Ты совсем, как твой желудок — не стремишься к новой жизни.
— Не усердствуй, с меня довольно и того, что я создам семью лучше, чем моя.
Мы кончили учиться за год до войны и стали «устазами». Мы не достигли ступени, необходимой для получения высоких должностей: я из-за недостаточного усердия, а Али Юсуф — из-за своей политической деятельности. Али был близок к устазу Джаафару Бархаму — адвокату, и тот взял его в свое бюро.
Моему отцу пришлось обивать пороги, пока, наконец, удалось устроить меня в Главное управление министерства просвещения. Если бы не несчастье Фикрии и Зейнаб, то я бы считал, что отцовская миссия в жизни выполнена им как нельзя лучше. В любом случае, наша семья была счастлива, насколько это было возможно, так же как и семья Малики. Мои визиты к ней после службы наполнились новым смыслом. Во время встреч шел разговор о всевозможных делах, о нашем будущем, о любви… Я говорил, словно извиняясь:
— Хорошие должности в наше время — большая редкость.
— Понятно… Не стоит огорчаться, — весело отвечала Малика.
— Восемь фунтов — и это уже достаточно?
— Да, больше чем достаточно…
— По воле Аллаха время подготовки к свадьбе не продлится слишком долго.
Малика, с зардевшимися от радости щеками, склонила голову в знак согласия. Я смотрел на ее высокую стройную фигуру, когда она приносила мне кофе, и думал про себя: «А если была бы объявлена помолвка, не удостоился бы я большего?..»
…Хамада ат-Тартуши насмешливо спросил:
— Едва мы кончили играть в нарды, как ты сразу же улетел в эмпиреи. О чем ты думаешь?
— Да вот наблюдаю за заклинателем змей, который показывает свои трюки перед кофейней.
— Тебе нравятся заклинатели змей?
— Отнюдь!
— А мой внук очень болен… — вдруг печально сказал Хамада.
— Господь наш протянет ему руку помощи!
— Помнишь ли ты стихотворение, начинающееся словами: «Наши дети подобны неизвестно чему…»?
Я, кажется, читал это, но наизусть не помнил.
— Нынче я забываю то, что следует помнить, а запоминаю то, что бесполезно.
— Да я тоже.
— А иногда даже не могу вспомнить некоторые грамматические правила, на изучение которых потратил всю жизнь.
— Пусть будет Аллах нам покровом!.. Тебе нужна невеста с покрывалом! — засмеялся Хамада.
…Мой отец ушел в отставку в тот же год, когда я определился на государственную службу. Я читал на его лице некоторую растерянность, которую он пытался скрыть под смущенной улыбкой: мне стало ясно, что отец опечален. Он ничего не хотел менять в своей жизни: ложился спать около полуночи, вставал рано, покидал дом в восемь — это вместо обычных семи, возвращался в полдень из кофейни, куда ходил вместо министерства, потом обедал, спал и снова шел в кофейню. Но он был печален. Мне захотелось чем-нибудь обрадовать его, ведь он — мой отец и товарищ, да и зачем нам скрывать что-то друг от друга. И я решил, что скажу ему: «Пойдем вместе, рука об руку, к дому Баха-эфенди Османа, чтобы посватать Малику. Бесполезно ждать замужества Фикрии и Зейнаб, ведь все это может длиться до скончания века».
