— Адаса, что ты такое говоришь!
— Ты же сам говорил, что самоубийство — высшее проявление человеческой свободы.
— Но не по такому же поводу!
— Смерти я не боюсь. В санатории я с ней смирилась.
Вошел трактирщик. Увидев за столом девушку, он подкрутил ус и дежурно спросил:
— Чего изволите?
— Я… я… не знаю. — Адаса нервничала. — Здесь так холодно.
— Я бы предложил юной барышне тарелку супу. Только что с огня — томатный, с рисом.
— Хорошо.
— Вам тоже?
Аса-Гешл отрицательно покачал головой, и трактирщик вышел.
— Все пошло наперекосяк, — продолжала Адаса. — Я вот смотрю на тебя и с трудом узнаю.
— Я и сам себя не узнаю.
— Знаешь, ты очень понравился Клоне и ее матери. Я ведь вернулась вскоре после твоего ухода. Всю ночь не спала — и предыдущую тоже. Дважды тебе звонила, но тебя не было.
— Вернулся домой муж Гины, и я ночевал у Абрама.
— Все так переплелось. Тетя Хама переехала к дедушке. Ты познакомился со Стефой?
— Да.
— Как она тебе?
— Похожа на отца.
— Да, ты прав. Мне передали, что ты звонил и мама тебе сказала, чтобы больше ты этого не делал. Я ужасно расстроилась. Плакала. Это Шифра мне потом все рассказала.
— Твоей вины тут нет.
Вошел трактирщик и поставил перед Адасой тарелку супа. Она взяла ложку.
— И что ты будешь изучать в Швейцарии?
— Больше всего мне бы хотелось изучать математику.
— А я думала, ты займешься философией.
— Философы — невежи. Нужны систематические знания.
— А меня интересует биология. Люблю работать с микроскопом. Уверена, со временем папа сменит гнев на милость и пришлет мне денег.
— Наверняка.
— А ехать в Швейцарию дорого?
— Билет стоит около пятидесяти рублей. Двадцать пять у меня уже есть. Я дал их в долг, но мне вернут.
— Кому? Впрочем, не важно. А у меня есть два брильянтовых кольца и золотые часики. За них можно выручить несколько сот рублей.
— Так ты, значит, и в самом деле собралась ехать? Они ведь тебя не пустят. Ни за что.
— Либо ехать, либо оставаться здесь и выходить замуж. Других вариантов нет. — Адаса поднесла ложку с супом ко рту, а затем вновь опустила ее в тарелку.
— Тебе не нравится суп?
— Нет, нравится. Я всегда знала, что наступит день, когда мне придется начать новую жизнь, отбросить все, что было раньше. Я хожу по дому, как по палубе брошенного командой корабля. Несколько дней назад мне снилось, что ты едешь в поезде, длинном поезде с задернутыми занавесками окнами, а я бегу следом. Бегу, но догнать не могу.
— Ты тоже мне снилась, — сказал Аса, чувствуя, что краснеет. — Мне снилось, что мы с тобой одни на острове, лежим на траве у ручья и ты мне читаешь вслух.
— Мне всегда снились острова, с самого детства.
И тут она вдруг замолчала. Прикусила нижнюю губу и улыбнулась — чему-то своему. Затем ее лицо вновь сделалось серьезным, сосредоточенным, и Аса-Гешл опять, в который раз, задумался: «Как я могу ее домогаться? Она — вся вера, я — весь сомнение. Наш союз принесет ей одни несчастья». Он начал было что-то говорить, но тут дверь распахнулась, и в трактир, топая ногами, чтобы стряхнуть снег, ввалился Абрам: меховая шапка набекрень, во рту неизменная сигара. С минуту он постоял на пороге, переводя взгляд с Адасы на Асу-Гешла, а затем закричал:
— Господи! Мир летит в тартарары, а эти голубки тут милуются! Нет, вы на них посмотрите! Я не я, если это не вылитые Ромео и Джульетта!
— Дядечка! — Адаса вскочила и, чуть не перевернув тарелку с супом, бросилась ему навстречу.
Абрам поймал ее на лету, обнял и поцеловал. А потом, чуть отстранившись, прорычал:
— Дай-ка на тебя посмотреть, потерянное дитя, заколдованная принцесса! Тебя твоя мать обыскалась, думает, ты уже давно на дне Вислы лежишь. Немедленно ей позвони! Слышишь? Сию минуту!
— Здесь нет телефона.
— Ладно, так и быть, сам ей позвоню. Где-то неподалеку телефон вроде был. Хорошо, предположим даже, отец распустил руки, слегка тебя проучил. Что ж теперь, из дому из-за этого убегать? Мой отец, если хочешь знать, бил меня смертным боем. И был, как выясняется, прав.
— Мама уже была у Клони, она знает, что я у нее ночевала.
— Это не оправдание! Вот оно, новое поколение! А я-то считал себя настоящим искателем приключений!
