— Что значит «дальше»? На врача учатся семь лет.
— Ну и что? Мы еще молоды.
— Идиоты! Ни черта не понимаю. Либо ты еще соску сосешь, либо я из ума выжил. Господи, ну и поколение! В каком мире мы живем!
— Дядечка, дорогой, как же я тебя люблю! Если без кого я и буду скучать, то только без тебя и без мамы.
— Будешь, еще как будешь! Я-то без тебя уже скучаю. Вся эта история не укладывается у меня в голове. Просто так взять и уехать! Бросить все, покинуть Варшаву! Не вижу смысла. Я бы еще понял, если бы ты отправилась на пару месяцев на воды или куда-нибудь еще! Но бросить дом, семью, все…
— Говорю же тебе, больше я выносить все это не в силах.
— Раз так, езжай. Bon voyage. Пиши хоть открытки — не забывай. А этот Аса-Гешл — тихий омут, как я посмотрю. Я уж теперь жалею, что с ним связался.
— Ты же сам его так расхваливал.
— Твой дед, кстати, тоже хорош. Ты права, пусть не думает, что они с Коплом все за всех решают. В принципе, я тебя понимаю. Приличных девушек насильно под венец не тащат. И все-таки твое легкомыслие меня поражает. Даже птица возвращается в свое гнездо.
— И я вернусь — когда кончу учиться.
— Что-то будет через семь лет! Как можно загадывать? Ах, молодежь, молодежь… Опалите вы себе крылышки — и ты, и он! Но — дело твое. Не спрашивай моего совета и ничего мне не рассказывай. Ты же знаешь, во всем все равно виноват буду я.
Абрам докурил сигару, швырнул ее в канаву и пошел прочь. Невдалеке играл на аккордеоне слепой. Абрам достал из кармана монетку и, проходя мимо, бросил ее нищему в шляпу. Затем повернулся и зашагал обратно — меховое пальто расстегнуто, шапка съехала набок.
— Хочешь ехать — езжай! — крикнул он Адасе. — Не забудь только сказать «до свидания»!
— Господи, не уезжаю же я сегодня! Что ты язвишь?
— А где этот Аса-Гешл? Сколько можно галстук покупать? Хорошенькое дельце я затеял. Я его одеваю, наряжаю — а он убегает с моей племянницей. Прямо как у Шекспира. Скажу тебе честно, я бы ему свою Стефу ни за что не доверил.
— У тебя семь пятниц на неделе.
— Он авантюрист. Я не желаю ему вреда, но кто ж он еще, по-твоему? Вчера убежал из своего родного местечка, сегодня — из Варшавы. А завтра сбежит от тебя. Верно, я и сам не ангел, но все равно не хочу, чтобы моя плоть и кровь страдала.
— Зачем ему от меня бежать? Я сама по себе, он сам по себе.
— Видел я таких независимых! Видел сколько угодно. Посмотрим, что ты запоешь, когда у тебя в животе младенец зашевелится. Вся независимость сразу пропадет.
— Ты за меня не беспокойся. Я все равно никогда замуж не выйду.
— И что? Свободная любовь?
— Брак — это издевательство. Обман.
— Что это ты вдруг? Арцыбашева начиталась? Или тебе Аса-Гешл напел?
— Какая разница?
— Боже, Боже, парочка грязных книжонок — и с человеком творится невесть что. Скажу тебе откровенно: у меня такое впечатление, что ты не отдаешь себе отчет, какое серьезное дело затеяла.
— Ты ошибаешься.
— В кого ты превратилась, скажи. Ты кто? Социалистка? Нигилистка?
— Я знаю, ты считаешь, что я еще ребенок. Но у меня есть свои соображения.
— Господи, да какие же?! Соображения у нее. Можно узнать, что у тебя за соображения?
— Ты их прекрасно знаешь. Не прикидывайся.
— Это я прикидываюсь?! Ну хорошо, предположим. Боюсь, что я просто ревную.
— Ой, дядечка, оставь эти разговоры. Уж тебя-то я всегда буду любить.
— Можешь считать меня сумасшедшим, но, поверь, всю свою жизнь я стремился к настоящей любви. Твою тетю Хаму Амандой никак не назовешь. У меня было много романов, всяких, но тут… тут… — И Абрам изо всех сил ударил себя кулаком в грудь. — В душе я идеалист. Вдруг что-то такое подступит к горлу, и тогда чувствуешь, что это настоящее… Ладно, ждать его я больше не намерен. У меня тысяча дел. Вот ключ от моей квартиры. Скажешь своему Ромео, что, пока Акива у Гины, пускай живет у меня. Прости, что я так разволновался, — наверно, это из-за больного сердца.
— Тебе обязательно надо к врачу. Нельзя столько бегать.
— Почему нет? Я точно так же бегаю последние тридцать лет — не останавливаться же посередине. Как скорый поезд — сегодня здесь, завтра там. Позвони мне сегодня вечером или завтра рано утром.
