— Я не хотела вас обидеть, — продолжала девушка. — В вас что-то есть, иначе бы я ни за что с вами обо всем этом не заговорила.
— Благодарю, — еле слышно отозвался Аса-Гешл.
— Не спешите меня благодарить — лучше посмотрите мне прямо в глаза. Вы ведь не из тех добродетельных хасидов, что боятся взглянуть на девушку. И не сутультесь, вам же не восемьдесят лет.
Аса-Гешл расправил плечи и покосился на Аделе. Глаза их встретились. По ее узкому, хищному лицу пробежала мимолетная улыбка.
— Странное сочетание, — сказала она. — В вас что-то есть и от ученика местечковой ешивы, и от столичного студента.
— Вы надо мной издеваетесь.
— Вовсе нет. Таких, как вы, я встречала в Швейцарии, только эти молодые люди были смуглые и курчавые. Бедолаги — все как один. Вам нужен настоящий друг, нужна дисциплина.
— Да, наверно, вы правы.
— Если вы и впрямь хотите чему-то научиться, я могу вам помочь. От меня вам будет больше пользы, чем от Адасы.
— А я решил, что вы собираетесь уехать.
— Собираюсь, но не завтра же!
Она встала с лестницы и нагнулась помочь ему подобрать рассыпавшиеся страницы. Их пальцы встретились, и он испытал острую боль от укола ее подпиленных ногтей. Когда он поднялся, чтобы положить на стол рукопись, она поднялась тоже и, перегнувшись через стол, придвинулась к нему вплотную; в ноздри ему ударил запах ее тела, ее духов.
Аделе отступила от стола.
— Ну, я пойду, — сказала она. — Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — отозвался он.
— Если хотите, я завтра же дам вам первый урок.
— Да… спасибо.
— И пожалуйста, не робейте вы так. Вам это не идет. Вы же как-никак столичный студент.
1
В этом году на Хануку к бялодревнскому ребе приехало более ста хасидов. В общей сложности у ребе насчитывалось не больше двух тысяч последователей, да и те рассеяны были по всей Польше. Даже на Рош а-шона, на праздник Нового года, в Бялодревну съезжалось не больше двухсот хасидов. К тому же с тех пор, как дочь раввина, Гина-Генендл, ушла от своего мужа Акивы, сына сентсиминского раввина, и сошлась с безбожником Герцем Яновером, раввин лишился еще нескольких своих последователей. Что же касается учеников ребе, то их на Хануку набиралось никак не больше двух десятков.
Хасиды, многие из которых не объявлялись у ребе по нескольку лет, приезжали издалека, иногда даже из Радома и Люблина, и выходили из поезда в пяти верстах от Бялодревны. На станции их ждали возницы с санями, которые не могли вместить всех приехавших; многим поэтому приходилось ждать, пока их подберут следующей партией. Некоторые по старинке шли пешком. Дорогой хасиды прикладывались к коньяку из фляжек, распевали гимны и дурачились. Крестьяне редко попадались им на пути. Засеянные озимой пшеницей и протянувшиеся до самого горизонта поля по обеим сторонам от дороги похожи были на покрытое льдом море. Над бескрайними просторами изредка пролетала, гортанно каркая, одинокая ворона.
Когда в Бялодревне узнали, что в городок в большом количестве съезжаются правоверные евреи, все пришло в движение. Трактирщики и хозяева гостиниц готовили дополнительные спальные места, лавочники впопыхах раскладывали свой товар. Мясники договаривались с резниками, чтобы те забили корову, которую откармливали в хлеву на Шабес. Рыбаки отправлялись на озеро, в близлежащее поместье графа Домбровского, чтобы получить у его управляющего разрешение ловить рыбу. Главной же новостью был приезд из Варшавы самого реб Мешулама Муската. Обычно он появлялся только на Рош а-шона; приезд же на Хануку означал, что наконец-то Бялодревна вернет себе былую значимость.
К четвергу местный молельный дом было не узнать. Мальчики, которые пришли вместе со своими отцами, сидели за книгами или играли в праздничные игры. Взрослые листали комментарии к Талмуду или прогуливались, обмениваясь репликами. Тусклый солнечный свет пробивался через высокие окна, ложился на длинные столы, отражался от опор, на которых возвышалась бима хазана. Вновь прибывших с каждой минутой становилось все больше, входившие в синагогу приветствовали друг друга. Первым с приезжими здоровался Айжа, старый шамес, бывший здесь еще при первом бялодревнском ребе, деде нынешнего. «Мир вам, реб Бериш Ижбицер! — Хриплый голос шамеса разносился по всему молельному дому. — Почетный гость! Шолом алейхем, реб Мотл Влоцлавкер!»
