— Какая чушь! Я тоже изучал Тору, а мозги у меня, когда дело доходит до чего-то важного, — вареные, — заметил Нюня.
— Мозги у тебя всегда были вареные, — буркнула Даша.
— Уже ссоритесь! — вскричал Абрам. — Стоит мне повздорить с моей Хамой, как вся семья, точно по сигналу, лезет в драку. У этого молодого человека потрясающие рекомендации — он ведь, вдобавок ко всему, еще и философ. Покажи им письмо!
— Что вы! Никакой я не философ.
— А в письме из Замосця сказано, что философ.
— Я всего лишь учусь. И у меня есть кое-какие идеи.
— Идеи! Сейчас у всех идеи! — воскликнула, вздыхая, Даша. — Моя Адаса тоже каждый день записывает свои идеи. В мое время ни у кого никаких идей не было, а жили ничуть не хуже.
— Я проголодался. Почему мы не садимся за стол? — с нетерпением спросил Нюня. В семье он слыл обжорой; к тому же он не испытывал нежных чувств ни к приглашенной сегодня впервые очередной мачехе, женщине явно претенциозной, ни к вновь приобретенной сводной сестре, особе тоже малоприятной, ни к этому желторотому юнцу, которого привел Абрам. Больше всего на свете он боялся, что из-за них он не сможет после обеда растянуться, по обыкновению, на диване и вздремнуть часок-другой. Его нервная супруга, типичная дочка раввина, которая сначала принимала таблетки для аппетита, а потом — от несварения желудка, бросила на него сердитый взгляд.
— Адасы еще нет, — сказала она.
— Где ее носит? Можем покушать и без нее.
— Нет, мы ее подождем, — распорядилась Даша. — Стоит ему вспомнить о еде, как вашей жизни начинает угрожать опасность.
Раздался звонок в дверь.
«Это Адаса!» — воскликнул Нюня и побежал к двери на своих коротких ножках. Даша опустилась в кресло, достала из рукава носовой платок с монограммой и поднесла его к своему длинному носу.
— Абрам, пойди сюда, — сказала она. — Расскажи, где ты разыскал этого вундеркинда.
— Какая разница? Я нашел его — и вот он здесь. Не смущайтесь, молодой человек. Мы их ньютонов не боимся. Любой из наших мудрецов заткнет их за пояс. Дайте нам только добраться до Земли обетованной — и мы вам покажем, чего мы стоим. Послушать их, так их гении десятками выходят на свет божий из утроб своих матерей, как во время казней египетских. Ничего, наш еврейский гений все равно всех их переплюнет — не будь я Абрам Шапиро!
— Боже, опять он за свое, — нараспев пожаловалась Даша. — Подойдите сюда, молодой человек; садитесь возле меня. Мой зять немного не в себе, но человек он, в общем-то, неплохой. Мы все его любим.
Аса-Гешл сел в кресло, на которое указала ему Даша. Роза-Фруметл сделала глоток шерри-бренди и откусила маленький кусочек миндального пирожного, которое держала в руке. Аделе начала было что-то говорить, но в эту минуту дверь открылась, и в комнату вошел, держа дочь под руку, Нюня.
1
Адаса, девушка лет восемнадцати, высокая, стройная, со светлыми, заплетенными в косу волосами, бледным лицом, слегка вздернутым носом и отдающими синевой висками, была на голову выше отца. На ней были маленький бархатный берет, какой носят школьницы, короткий, подвязанный лентами жакет и, хотя было не холодно, толстые носки, надетые поверх чулок. Асе-Гешлу она напомнила знатных юных дам из душещипательных романов. В ее голубых глазах можно было прочесть некоторую тревогу, — казалось, она пришла не к себе домой, а в какой-то чужой, неизвестный ей дом. Роза-Фруметл сразу же принялась трясти головой и жевать губами, как будто собиралась сплюнуть и отвадить дурной глаз. Аделе оглядела девушку с ног до головы.
— Так это и есть Адаса? Да хранит ее Господь! — пробурчала Роза-Фруметл. — Красавица!
— Адаса, это твоя бабушка, жена твоего дедушки. А это ее дочь Аделе.
Адаса подалась вперед, сделав что-то среднее между книксеном школьницы и поклоном взрослой дамы.
— Подойди-ка сюда, прелестное дитя. Дай мне на тебя полюбоваться, — пропела Роза-Фруметл. — Твой дедушка на тебя не нарадуется. Это моя дочь, Аделе. С ней ты можешь говорить по-польски; русского она не знает — мы из Галиции.
— Мне про вас говорили, — обратилась по-польски Адаса к Аделе. — Вы ведь из Кракова, да?
