— Я там в школе училась.
— А почему вы не знакомите ее с нашим философом? — проревел Абрам. — Адаса, сокровище мое, этот молодой человек — еврейский Ломоносов.
Адаса подняла глаза на Асу-Гешла. Оба покраснели.
— Naprawde — в самом деле? — спросила она. Трудно было сказать, к кому она обращается, к своему дяде или к Асе-Гешлу.
— Вы надо мной издеваетесь, — проговорил, запинаясь, Аса-Гешл. К кому обращался он, тоже было не вполне ясно.
— Он вдобавок еще и скромен, — продолжал Абрам; его могучий голос разносился по всей комнате. — Хочет, чтобы вы его немного поучили. У него язык не поворачивается говорить на этом безбожном наречии — зато мозги у него, как у Аристотеля. Он изучал алгебру — на чердаке.
— Правда? На чердаке? — Адаса не верила своим ушам.
— Ну да… когда шел дождь… и больше негде было… — пролепетал Аса-Гешл.
— Мне кажется, господин Шапиро склонен к преувеличениям, — сухо заметила Аделе.
— Послушайте, я умираю от голода, — взмолился Нюня. — Сколько можно ждать?
— Спокойно, Нюня, потерпи, — перебила его Даша. — Адаса, девочка моя, снимай жакет. Где ты была?
— Мы гуляли… в Саксонском саду.
— Кто это «мы»?
— Ты же знаешь, мама. Я и Клоня.
— Так, так. Гуляешь, стало быть, с польской девочкой.
— Скажите еще спасибо, что не с мальчиком, — пошутил Абрам.
— Помолчи, расшутился. Неужели в Варшаве евреек мало? Эта Клоня из простой семьи. Ее отец в пекарне работает. А мать такая толстая, что в дверь не входит.
— Ну и что? Мне она нравится.
— Меня удивляет точка зрения твоей матери, — заметила Аделе. — У нас, в Австрии, евреи и неевреи живут одной семьей.
— Не знаю, как у вас в Галиции, но здесь они все как один антисемиты. Вот и сейчас они нас бойкотируют. Куда ни пойдешь, только и слышишь: «У своих покупайте». Дай им волю, они бы еврея живьем проглотили.
— Сказать по правде, когда смотришь на этих ваших варшавских евреев, на их длинные лапсердаки и ермолки, начинает казаться, что находишься где-нибудь в Китае. Поляков можно понять.
— Аделе, любимая! Что ты такое говоришь? — перепугалась Роза-Фруметл. — Между прочим, твой собственный отец, чьи добродетели тебе, надеюсь, передались, тоже носил длинный лапсердак и пейсы.
— Только, пожалуйста, не приводи в пример папу. Папа был европейцем — европейцем во всех отношениях.
— Я смотрю, мадемуазель Аделе выступает за ассимиляцию, — заметил, перейдя на польский, Абрам.
— Не за ассимиляцию, а за достойную и разумную жизнь.
— По-вашему, стоит нам надеть польские шляпы и подкрутить усы, как они полюбят нас больше жизни, — вновь съязвил Абрам и тут же сам подкрутил усы. — Пусть юная дама прочитает здешние газеты. Они визжат, что современный еврей еще хуже, чем тот, что ходил в лапсердаке. В кого, по-вашему, метят юдофобы? В современного еврея, вот в кого!
— Нет, этого не может быть.
— Очень даже может, моя дорогая. И скоро вы сами в этом убедитесь.
В двери появилась голова Шифры. «Обед готов», — объявила она.
Нюня тут же сорвался с места. Остальные последовали за ним. В столовой, на огромном обеденном столе с тяжелыми резными ногами были расставлены тарелки, разложены ножи, вилки и ложки; от времени и употребления столовое серебро потемнело и истерлось. У дверей стоял столик с кувшином, медным ковшиком и оловянным тазом. Мужчины помыли руки первыми. Даша взяла кипу и водрузила ее Абраму на голову. Тот неторопливо вытер руки льняным полотенцем и громко прочел положенную молитву. Аса-Гешл так нервничал, что замочил рукава. Роза-Фруметл тщательно завернула кружевные манжеты и вылила два ковша воды на свои костлявые веснушчатые руки. Аделе выразительно посмотрела на Адасу, словно говоря: «Неужели и нам это тоже предстоит?» Адаса зачерпнула ковшом воду и протянула его Аделе.
— Пожалуйста. Сначала вы, — сказала она.
— Как бы кружева не замочить. — И Аделе отогнула расшитые кружевом манжеты и полила воду на пальцы с ухоженными ногтями. Адаса сделала то же самое. Аса-Гешл заметил, что пальцы у нее в чернилах. Нюня занял место в кожаном кресле во главе стола и принялся резать белый хлеб. Потом пробормотал молитву и стал раскладывать по тарелкам отрезанные куски. В середине стола на подносе лежали буханка с изюмом и белые булочки. Шифра внесла закуски: паштет и требуху. Абрам посмотрел на Адасу и едва заметно подмигнул ей. Девушка встала, вышла из комнаты и вернулась с графином коньяка. Даша отругала ее.
