В конце каждого отпуска я нарочно забывал его на пляже. Я ни разу не выпускал из него воздух. Думаю, я терпеть его не мог.
В каждом живом (пусть даже очень хрупком) существе бьется что-то вроде сердца. И даже если оно наполнено кровью предыдущей жертвы, все равно и комар имеет право на существование. Тем более, что больше самого себя ему не высосать. Мы должны дать ему пожить пару недель. Так уж решила природа, наверное, у нее на то были причины. И коли мы заговорили о приличиях и морали: разве несправедливо убить комара? Он может защититься? Нет. Он может спастись бегством? Нет. (То есть да, но он этого не делает, потому что у него нет мозгов.)
Ну вот, например, как мы поступаем с животными? Мы им указываем границы приличия. Если собаке нельзя в дом, мы закрываем перед ней дверь. Если у садовой утки-кряквы весь клюв красный, а на грядке земляники съедены все ягоды, мы строим ограду. Если куница прогрызла тормозной шланг, э-э-э… Мы сдаем машину в ремонт.
Да, и если комары ночами призывают нас к кровавому жертвоприношению, мы натягиваем вокруг кровати сетку – и им приходится оставаться снаружи (если они не притаились под подушкой, поджидая нас). Конечно, они изведутся, жужжа своими крыльями, но это не издевательство над животными, а как раз наоборот: зачастую те вещи, которые так близки, но недосягаемы, как раз и дороги нам больше всего. Так комары учатся воздержанию до тех пор, пока не погибнут от жажды вблизи полных кровеносных сосудов. Но если им удастся дожить до утра, ну, тогда уже – хлоп!
Готовить на гриле в декабре – я за, я тут как тут, я бы даже откопал ради этого свою фиолетово-бирюзовую пеструю гавайскую рубашку. Слышать стрекот гриля[43] в январе – с этим бы мы снова предоставили природе подобающее ей переживание. Присутствовать на представлении драмы Грильпарцера[44] на дымящейся сцене театра у озера в феврале – да ради этого я бы перепрыгнул через три собственные тени. (Сцена на озере, южный ветер отан[45] и Грильпарцер.) Собирать урожай винограда в марте – да только из-за одного этого стоило стать виноградарем. Купаться в апреле в прогретом до 26 градусов Оттенштайнском водохранилище, а для охлаждения встать дома (в Цветле, некогда бывшем полюсе холода) под освежающий душ – да хоть сейчас. В мае подсчитывать дождливые дни (точнее, вознамериться подсчитывать) и в итоге выйти на суммарные полтора часа – на это я дал бы себя уговорить. В июле забыть об отдыхе в деревне и, начиная с полуночи, на семь часов подключаться к биологически расщепляемому, стойкому к вирусу гриппа, охлаждаемому агрегату сна – на это я бы в целях научного эксперимента пошел бы. В августе наплевать на духоту и снова запустить весну – это могло бы стать новой целью жизни. Жаркое цветение абрикосов в лучистом сентябре. Свежий вишневый пирог в согревающем октябре. Тыквенная чаша для крюшона к форели на свежем воздухе в теплом ноябре, не знающем туманов.
Не хватает только июня. Что делать в июне? Топить? Верно ли я понял: ТОПИТЬ В ИЮНЕ? Вы имели в виду: НАТОПИТЬ? Извините, тогда бы мы произвели переворот на всем континенте!
Если бы люди меньше говорили о погоде, то они вообще говорили бы на треть меньше, это бы улучшило экологическую обстановку. (Кроме того, такие люди, как я, могли бы тогда больше писать о погоде.) Драматургически заманчивым было бы ввести, скажем, «день без разговоров о погоде». Это могло бы быть инициативой Министерства образования для развития речевой культуры и повышения уровня рождаемости за неимением материала для разговоров.
Тогда на скамейке в парке могла бы разыграться такая сцена.
А.: Приветствую вас, дорогой сосед, что скажете про этот чудесный день?
Б.: Что значит «чудесный»?
А.: Я имею в виду, что уже ведь осень, а все еще… (Смолкает.)
Б.: Все еще можно сидеть на скамейке! Да, скамья приятная. Деревянная скамья!
(Оба разглядывают скамью. Пауза.)
А.: Ведь лето нынче было…
Б.: Что вы имеете в виду?
А.: Это… э-э-э… настоящее культурное лето. Много мероприятий, в том числе и под открытым небом, потому что…
