Первой реакцией литовских политиков на смерть С. Батория была попытка урегулировать отношения с Россией, поскольку стало ясно, что с наступлением третьего «бескоролевья» назначенный на июнь 1587 г. пограничный съезд не может состояться в установленное время. На конвокационный съезд в феврале 1587 г. представители Великого княжества привезли проект грамоты царю с сообщением о происшедших событиях и с просьбой перенести срок съезда на более позднее время[530]. Одновременно глава литовской делегации Я. Глебович предложил собравшимся под Варшавой коронным сенаторам и послам в соответствии с достигнутой ранее договоренностью выделить из своей среды трех представителей, которые могут быть на этот съезд посланы[531]. По первому вопросу было достигнуто соглашение, и в конце февраля в Москву было отправлено посольство с просьбой «абы тот зъезд на ишпии далши час преложон был»[532]. Одновременно сейм дал разрешение литовским сенаторам принять и отправить московских посланцев 3. Свиязева и Е. Ржевского, однако выделить делегатов на съезд с русскими боярами представители Короны отказались[533]. Принятое решение вызвало явное недовольство собравшихся в Новогрудке литовских сенаторов, которые писали: «Действительно надо нам жалеть, что Ваши милости, отнесясь легкомысленно к столь важному и опасному для Речи Посполитой делу, на сторону его отложили и забросили»[534].
Хлопоты литовских политиков вокруг организации съезда отчасти, конечно, объяснялись надеждами, что таким образом им удастся защитить территорию Великого княжества от возможного нападения с русской стороны[535]. Однако этим по исчерпывались те мотивы, которые побуждали их настаивать на немедленных переговорах. Раскрыть эти моменты позволяет письмо лидского старосты Яна Абрамовича, написанное вскоре после окончания конвокационного сейма. Я. Абрамович советовал своему корреспонденту — виленскому воеводе К. Радзивиллу — выбрать представителей из числа одних литовцев и послать их вести переговоры о «вечном мире» с Россией, «не боясь нарушения унии, так как поляки о нас не думают». Более того, он рекомендовал провести такой съезд еще до окончания элекции, так как «новому государю паны поляки ни чем иным так не послужат, как войной с Москвой и литовской гибелью». «Наши» могут согласиться на это, «забыв о вечном мире, который всего нужнее Литве», и так доброе дело «обратится в ничто к нашей вечной гибели и позору»[536]. В сопоставлении с приведенными выше фактами данные высказывания позволяют установить, что в начале 1587 г. в восточной политике Великого княжества произошел резкий поворот. В борьбе ориентаций, среди руководящей группы литовских политиков возобладали взгляды противников внешнеполитической линии С. Батория, подобных М. Радзивиллу Сиротке. В связи с этим была взята ориентация на заключение длительного мира с Россией. Конкретные рекомендации Я. Абрамовича, правда, не были приняты, но его предложение сепаратными действиями навязать Речи Посполитой нужную Великому княжеству внешнеполитическую линию, несомненно, звучало в унисон с настроениями других магнатов, которые, как увидим далее, действовали именно в этом духе на элекционном сейме. Думается, что эта смена курса была вызвана приходом в Литву известий о разгроме Б. Годуновым летом — осенью 1586 г. политической оппозиции. В этих условиях виды на успех сильно уменьшились, а поход на восток приобретал характер обыкновенной войны между государствами, от которой можно было ждать тяжелых последствий для Великого княжества.
С приездом 3. Свиязева и Е. Ржевского перед литовскими политиками встала еще одна проблема — как следует относиться к выдвижению кандидатуры царя на польский трои.
Об их первой реакции мы узнаем из уже цитировавшегося выше послания литовской рады, отправленного в Корону на следующий день после официального приема русских посланников. Посылая коронным политикам копии царских грамот и проект ответа с предложением царю прислать своих послов на элекцию, литовские сенаторы предупреждали, что если их коллеги захотели бы русских «посланцев либо долго здесь держать, либо как попало отправить», то им ничего но оставалось бы, как сделать вывод, что коронные политики «умышленно и по нерасположению к нам этого неприятеля хотят всадить к нам на шею» и уже без согласования с поляками улаживать свои отношения с Россией. Одновременно они выражали надежду, что политики Короны, так же как и они, желают Речи Посполитой «вечного успокоения» и «оказию эту, которая сама, сверх всех надежд к нам приходит, как попало, мимо себя пустить» не захотят
