Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы во второй половине XVI – начале XVII вв. - страница 32

Таким образом, для шляхетских публицистов самым существенным было проведение мер, направленных на укрепление разными путями экономического положения шляхетского сословия. В большинстве памфлетов даже не ставился вопрос о возможности установления между Речью Посполитой и Россией «реальной» унии. Лишь у Мычельского мы встречаем скупое указание, что царь когда-то в будущем («snccessu temporis») может привести Москву «ad unionem» с Польшей по примеру Ягайлы[200], но эта мысль далее никак не развивается.

Заканчивая анализ совокупности воззрений публицистов «промосковского» лагеря, следует рассмотреть их ответы на вопрос, поставленный перед ними их политическими оппонентами: как повлияет на судьбу шляхетских прав и вольностей вступление на польский трон монарха, выросшего в условиях неограниченной власти. Изучение сохранившихся вариантов таких ответов позволяет не только составить представление о ряде дополнительных причин тяготения шляхты к русской кандидатуре, но и понять некоторые общие моменты в отношении шляхетских политиков не только к русскому монарху, но и к русскому народу и государству, что очень существенно для общей оценки системы их взглядов.

Наиболее полный и аргументированный ответ дал на поставленный вопрос Мычельский. Прежде всего он указывал, что «тирания» Ивана IV (под этим, как мы увидим далее, имелась в виду прежде всего его неограниченная власть) является не порождением его дурных качеств как личности, а результатом примитивного состояния русского общества. Иван IV «должен показывать над ними такую тиранию, так как он не может иным образом привести их к исполнению своих приказаний и сохранению веры»[201]. Царя Мычельский характеризовал самым лестным образом — как храброго, мудрого и справедливого правителя, который «не имеет себе равного среди всех христианских монархов и королей». Действуя не по совету комнатных прихлебателей, но лишь по указаниям собственного разума, он и приумножил свое государство, и содержит его в добром порядке[202]. «Тирании же своей он не обращает против добрых своих подданных…, но только против изменников своих и своего государства»[203]. Затем Мычельский обращается к перспективам, которые откроются после установления постоянных контактов русского монарха с польским обществом. Столкнувшись с высокоорганизованной польской средой, царь проникнется отвращением к «непристойным» русским обычаям и полюбит польские порядки и польский народ[204]. Угрозы польским «вольностям» от него ждать нечего, так как в русском обществе, из которого он происходит, нет писаных законов, и поэтому Иван IV должен подпасть под влияние развитого польского права[205]. К тому же ему придется считаться с реальным положением в стране, где он «за несоблюдение прав наших всегда может быть низложен». С другой стороны, то обстоятельство, что царь — правитель, привыкший к самостоятельным и решительным действиям, может иметь благодетельные следствия. Царь не станет подчиняться интригам придворных клик и будет решать дела публично при участии всех «станов»[206]. Кроме того, суровыми мерами добиваясь от своих подданных соблюдения порядка, Иван IV сумеет и в Польше добиться «быстрого и неотложного оказания справедливости» и прекращения насилий, наездов и убийств и других зол[207].

С. Грушецкий, обративший особое внимание на эти высказывания Мычельского, справедливо видит в них отражение устремлений антимагнатски настроенной части шляхты, искавшей себе сильного монарха, который сумел бы сломить могущество аристократии[208]. Однако эти соображения характерны лишь для сочинения Мычельского и не встречаются в других памфлетах, где отсутствует и свойственная Мычельскому высокая оценка Ивана IV как государственного деятеля. Что же касается веры в неотразимость воздействия польской культуры на русского монарха, то ее разделяли все авторы, выступавшие за избрание Ивана IV. «Московит, — вторил один из них Мычельскому, — почитал бы все обычаи наши, так как по сравнению с московской грубостью все бы ему казалось наилучшим, и народ наш, и людей наших он без сомнения предпочитал бы своим»