В Тильзите переговоры Наполеона и Александра I о разделе Османской империи не имели в результате какого-либо подписанного официального документа. Только восьмая статья русско-французского договора о наступательном и оборонительном союзе содержала намек на такую возможность. Она гласила: «Равным образом, если вследствие перемен, которые произошли в Константинополе, Порта не примет посредничества Франции или если после принятия оного случилось бы, что в трехмесячный срок по открытии переговоров последние не привели к удовлетворительному результату, то Франция будет действовать с Россиею против Оттоманской Порты, и обе высокие договаривающиеся стороны вступят в соглашение о том, чтобы освободить из-под ига и мучений турецких все провинции Оттоманской империи в Европе, за исключением Константинополя и провинции Румелии»>{219}. Что примечательно — эта статья, несмотря на четкие сроки, затем так и осталась невыполненной со стороны Франции.
Скорее всего, два императора в личных беседах в Тильзите из-за лимита времени (да и других важных проблем для обсуждения хватало) не смогли тогда определить свои доли в турецкой добыче и полюбовно договориться, в первую очередь в вопросе о Константинополе[153]. Для любого государственного деятеля в Российской империи во все времена разговор о приращении владений за счет Турции грел сердце, особенно, если речь заходила о вековой хрустальной мечте русского дворянства — Босфоре и Дарданеллах, или, больше того, о церковной службе христолюбивого русского воинства в храме Св. Софии в Константинополе. Но когда в дипломатических кулуарах кто-то из крупных европейских игроков лишь только мог помыслить о претензии в отношении именно этих турецких территорий, или заикнуться о их приобретении, представители российских властных структур воспринимали подобные заявления крайне болезненно, возникало жгучее чувство ревности — чужие заявки на африканские или азиатские земли Османской империи воспринимались без восторга, но вполне сдержанно. Россию такой поворот событий абсолютно не устраивал, она всегда тогда предпочитала, пресекая всякие разговоры о разделе, сохранять «слабого соседа» и старалась иметь большое влияние на политику Стамбула, действуя через турецкие властные структуры. Как только возникала угроза потере российского влияния в пользу другой сильной державы, появлялась реальная опасность возникновения военного конфликта.
Можно привести пример с началом Русско-турецкой войны 1806—1812 гг. После поражения русской армии при Аустерлице русское влияние в Турции (несмотря на союз с ней, подписанный в 1805 г.) резко пошло на убыль, а французские акции в Стамбуле круто взлетели вверх, чему во многом способствовала активность и давление наполеоновской дипломатии, стремившейся использовать благоприятную для нее международную политическую конъюнктуру. Русская дипломатия оказалась бессильной предотвратить откат Османской империи от союза с Россией и ее переориентацию на Францию. Причем в Петербурге долго копили обиды и сносили недружеские акции со стороны Порты, нарушения и фактический отказ от выполнения условий достигнутых ранее договоренностей. Но долготерпение российского правительства сразу исчезло, когда стало известно о планах Наполеона в 1806 г. двинуть из Далмации войска, занять Дунайские княжества и выйти к Дунаю. 15 (27) декабря был отдан приказ русским войскам занять княжества, что и послужило предлогом к войне>{220}.
Если вернуться к Тильзитскому соглашению и последующей французской политике по отношению к Турции, то Наполеон, ведя сложную дипломатическую игру, по мнению многих отечественных и иностранных историков, и не собирался ни с кем делить ее территорию, надеясь в будущем самому решить этот вопрос. По данным Ф.Е. Огородникова именно в 1807 г. Наполеон начал сосредотачивать военные запасы на о. Корфу, готовился к экспедиции на о. Сицилия, пытаясь создать там базу для проникновения в Турцию, и усилил средиземноморскую эскадру>{221}. Если судить по переписке дипломатических представителей, то до 1808 г. он не собирался влезать в Турецкие дела. Например, министр иностранных дел Ж. Б. Шампаньи в январе месяце прямо писал про Оттоманскую Порту своему послу в Петербурге, что «император не хочет ускорять ее падения», а раздел Турецкой империи — «мера, которую император хочет отдалить, так как в данное время она не может сделана с выгодой для него»
