Россия и Европа в эпоху 1812 года. Стратегия или геополитика (примечания)

Манифест от 31 июля 1836 г. («О производстве общего по государству рекрутского набора») «…ныне, когда в бессрочный отпуск обращаются воины, поступившие на службу при усиленных рекрутских наборах незабвенной эпохи 1812, 1813 и 1814 годов».

Среди дореволюционных историков имелись авторы, прямо связывавшие первые десятилетия XIX в. с именем императора и именовавшие эпохой Александра I. Например, см.: Тимирязев В. Л. Александр I и его эпоха // Исторический вестник. 1897. № 4. С. 297 — 330.

Например, А. В. Игнатьев считает: «Одним из перспективных подходов к изучению внешней политики России служит геополитический анализ. Он позволяет соединить привычные для отечественных историков социологические построения с той средой, в которой развертывались исторические процессы, в самом широком смысле слова» (Геополитические факторы во внешней политике России: Вторая половина XVI — начало XX века. М., 2007. С. 4. Можно только высказать сожаление, что в этом сборнике статей отсутствует тематика об участии и роли России в наполеоновских войнах.)

Поразительный год (лат.). Это выражение пророчески употребил Ж. де Местр в одном из своих писем еще в апреле 1812 г.: «Может быть, с большим основанием год 1812 наречется annus mirabilis» (Де Местр. Ж. Указ. соч. С. 204).

Еще французский историк К. Грюнвальд писал, что даже по сравнению с XVIII столетием «русское общество далеко ушло вперед; теперь монарх должен был считаться с мнением как министров и придворных, так и людей просвещенных, число которых становилось все более значительным» (Грюнвальд К. Указ. соч. С. 80)

А. Вандаль не случайно дал следующее определение нахождению у власти Н. Бонапарта: «Царствование Наполеона — не что иное, как двенадцатилетнее сражение, данное англичанам на пространстве всего света» (Вандаль А. Наполеон и Александр I: Франко-русский союз во времена Первой империи. Т. I. СПб., 1910. С. V.).

А. Чарторыйский следующим образом резюмировал главные принципы внешней политики России в начале царствования Александра I: «быть со всеми державами в хороших отношениях и не вмешиваться в европейские дела, чтобы не увлечься и не зайти дальше, чем следовало, словом, тщательно избегать недоразумений, не роняя в то же время своего достоинства». Однако, по его мнению, «с течением времени пассивную систему мирной политики…становилось все труднее и труднее поддерживать. Страна …не могла довольствоваться незначительной и второстепенной ролью, хотя эта роль и обеспечивала надолго беспрерывное внутреннее благополучие». «Новая политика России продолжалась до тех пор, пока инстинктивно отношения ее к первому консулу не стали все более и более охлаждаться, и дипломатические сношения приняли тон, ясно говоривший, что о взаимных уступках уже не может быть речи». См.: Из записок князя Адама Чарторыйского. С. 146, 174, 195-196,200.

Можем привести мнение одного из самых талантливых отечественных историков А. К. Дживелегова, который считал, что в России «господствующим классом было дворянство, держащие при дворе и в бюрократии свои передовые отряды», а русский деспотизм он называл «щитом обороняющегося феодального дворянства» (Дживелеюв А. К. Александр I и Наполеон. Исторические очерки. С. 27, 29.)

О том, что русские дворяне боялись Наполеона «как носителя идеи свободы и прежде всего крестьянской свободы», писал А. В. Предтеченский, а это в свою очередь способствовало тесному единению сословия дворян вокруг трона. (Предтеченский А. В. Отражение войн 1812-1814 гг. // Исторические записки. Т. 31. М., 1950. С. 227, 229).

Приведем точку зрения на это О. В. Соколова: «общественное мнение России, за исключением, конечно салонов, где господствовали эмигранты, не слишком переживало из-за усиления Франции» (Соколов О. Аустерлиц. Наполеон, Россия и Европа 1799—1805 гг. Т. I. С. 95). Вряд ли подобное утверждение соответствовало действительности.

А. В. Предтеченский писал, что только в первые годы XIX в. и только в либеральных кругах отношение к Наполеону было благожелательным и не враждебным: «Общий либеральный дух, царивший тогда в части дворянской общественности, накладывал свой отпечаток на отношение к Наполеону» (Предтеченский А. В. Отражение войн 1812—1814 гг. // Исторические записки. Т. 31. С. 222). Положение это, правда, вскоре очень быстро изменилось даже у либеральной интеллигенции, особенно после расстрела герцога Энгиенского и внешнеполитических шагов Н. Бонапарта.

Не случайно еще Н. И. Казаков, вслед за В. И. Семевским, отмечал, что «особенно «высоким» пафосом ненависти к Наполеону отличались в 1812 г. русские помещики». (См.: Казаков Н. И. Наполеон глазами его русских современников // Новая и новейшая история. 1970. № 4. С. 42).

Англофильские настроения в российском общество того времени, особенно в среде аристократии, проследил А. В. Предтеченский. И он пришел к выводу: «В период наполеоновских войн до Тильзитского мира английское влияние достигает своего апогея» (Предтеченский А. В. Англомания //Анатолий Васильевич Предтеченский: Из творческого наследия. СПб., 1999. С. 44). Аристократы-англофилы получили тогда в русском обществе клички «англоруссов» и «торристов», по аналогии с консервативной партии в Великобритании.

См.: Безотосный В. М. Борьба генеральских группировок в русской армии эпохи 1812 года// Эпоха 1812 года. Исследования. Источники. Историография. М., 2002. С. 16—22. А. Чарторыйский в начале XIX в. называл «главным двигателем русской партии» генерал-адъютанта князя П. П. Долгорукова (См.: Татищев С. С. Из прошлого русской дипломатии: Исторические исследования и полемические статьи. С. 324).

П. Г. Дивов именовал ее «лифляндской партией при дворе, в челе которой была обер-гофмейстерина графиня Ливен, действующая чрез внушения, чинимые ею матери императора» (Повествование о царствовании императора Александра I, для него одного писанное//Русская старина. 1899. № 10. С. 88.). Историк С. С. Татищев полагал, что «Будберг и Ливен считались глазами «немецкой шайки», со времени возвращения Александра из Аустерлицкого похода и сближения его с Пруссией, получившей при дворе большой вес и значение» (Татищев С. С. Мировой раздел: От Тильзита до Эрфурта // Русский вестник. 1891. № 12. С. 11)

К ней относили немногочисленный кружок братьев графов Румянцевых, князя А. Б. Куракина и М. М. Сперанского, хотя сторонников Франции или Наполеона среди них найти было нельзя, скорее их можно было назвать сторонниками мирного развития событий в отношениях с Францией.

О связях мартинистов с Наполеоном очень любил высказываться Ф. В. Ростопчин, правда не приводя особых доказательств: «Я уверен, что Наполеон, который все направляет к достижению своих целей, покровительствует им и когда-нибудь найдет сильную опору в этом обществе, столь же достойном презрения, сколько опасном» (Записка о мартинистах, представленная в 1811 пцу графом Растопчиным великой княгине Екатерине Павловне // Русский архив. 1875. № 9. С. 81. См. также его письма к другим адресатам 1810 г.: Русский архив. 1876. Кн. 1. С. 374; 1881. Кн. 3. С. 221).

Подобные бездоказательные обвинения и подозрения выдвигались против многих сановников и их беспочвенность была очевидной даже мя властей. Примечательно, что принадлежность к иллюминатству некоторые горячие головы приписывали не только Н. М. Карамзину, но даже самому главному «обличителю» — Ф. В. Ростопчину. (См.: Пыпин А. Н. Общественное движение в России при Александре I. С. 309).

Н. И. Казаков в своей работе привел интересную подборку мнений и отзывов (в основном, отрицательных) представителей русского общества того времени о французском императоре и проводимой им политики. См.: Казаков Н. И. Наполеон глазами его русских современников//Новая и новейшая история. 1970. № 3—4.

А. Чарторыйский, давая характеристику салонам высшего петербургского общества, утверждал, что «дипломатический корпус и французские эмигранты давали всему тон и были, так сказать, законодателями моды» (Из записок князя Адама Чарторыйского. С. 12-13).

В Петербурге до 1807 г. одним из лидеров роялистов называли неаполитанского посланника герцога А. М. Серра Каприола. По свидетельствам современников: «Его дом не переставал быть центром постоянной оппозиции против императора французов» и являлся «своего рода петербургским штабом роялистов» (Степанов М. [Шебунин А. Н.] Жозеф де Местр в России //Литературное наследство. М., 1937. С. 588, 590).

В 1812 г. в составе русской армии воевало по крайней мере одиннадцать генералов, бывших подданных французского короля и подпадавших под определение роялистов (См.: Безотосный В. М. Российские генералы французского происхождения в 1812—1815 гг. // Калужская губерния на II этапе Отечественной войны 1812 года: Проблемы изучения. Персоналии. Памятники. Малоярославец, 1998. С. 13—16).

Американский профессор X. Регсдейл сделал интересный вывод, противоречивший традиционным версиям, что союз 1801 г. «не более чем миф», его фактически не существовало, «и если остальная Европа боялась его, то ни французы, ни русские не питали в этом отношении никаких иллюзий. Союз не состоялся не вследствие убийства Павла. Дело было в непримиримых политических разногласиях». (Регсдейл X. Просвещенный абсолютизм и внешняя политика России в 1762—1815 гг. // Отечественная история. 2001. № 3. С. 13—15, 23.) Автор, правда, оговорился, что этот вывод он сделал на основании изучения документов дипломатических ведомств Сардинии, Неаполя, Швеции, Дании, Пруссии, т. к. он в свое время не получил доступа к российским архивам.

А. Чарторыйский назвал заговор против Павла I «всеобщим»: «Можно сказать не ошибаясь, что заговор был составлен при почти единодушном согласии высших классов общества и преимущественно офицеров»; «Все, т. е. высшие классы общества, правящие сферы, генералы, офицеры, значительное чиновничество — словом все, что в России составляло мыслящую и правящую часть нации, было более или менее уверено, что император не совсем нормален и подвержен болезненным припадкам» (Из записок князя Адама Чартоыйского. С. 108, 131).

Уместно привести суждение о значении этого сословия в России современника событий историка Н. М. Карамзина: «Дворянство есть душа и благородный образ всего народа» (Карамзин Н. М. Сочинения в 2-х томах. Т. 2. Л., 1984. С. 221).

Даже поборник русско-французского союза А. Вандаль, отдавая должное политическому фактору в отношениях между двумя империями, писал в предисловии к своему труду: «Несмотря на то, что природа расположила оба государства так, как бы предназначала их для союза, политика нагромоздила между ними противоречивые интересы» (Вандаль А. Наполеон и Александр I: Франко-русский союз во времена первой империи. Т. 1. С. I.)

Например, Д. Ливен полагал, что для контроля Европы «требовалось покорить ее каролингское ядро — иными словами, Францию, Италию, Германию и Нидерланды. В этом Наполеон преуспел. Но после этого будущий европейский император столкнулся с двумя грозными периферийными центрами силы в лице России и Великобритании. И та, и другая, естественно, рассматривали каролингское ядро Европы, как угрозу для своей безопасности, и стремились победить его. Поэтому Наполеону, в роли наследника Карла Великого, было затруднительно добиться прочного мира». (См.: Ливен Д. Россия и наполеоновские войны: Первые мысли новичка //Русский сборник: Исследования по истории России. Т. IV. С. 35.

Еще 10(22) июля 1801 г. заседание Негласного Комитета был выработан внешнеполитический тезис: «Быть искренними в иностранной политике, но не связывать себя никакими договорами; стараться обуздать Францию, не принимая крайних мер, и быть в согласии с Англией, потому что англичане — наши естественные друзья.» (Цит. по кн.: Богданович М. И. История царствования императора Александра I и Россия в его время. Т. 1. М., 1869. Приложения. С. 41). Первоначально российский император хотел влиять, но не втягиваться в противостояние, но логика развития дальнейших событий в Европе заставила Александра I встать на путь заключения союза с Англией.

Первый критический разбор внешнеполитических шагов Александра I в первое десятилетие его царствования сделал по горячим следам современник событий, известный историк Н. М. Карамзин Он критиковал как отдельных лиц, ответственных за дипломатию, так и в целом наступательный характер внешней политики по отношению к Наполеону (считал, что в случае благоприятного исхода выиграла бы Австрия, а не Россия), в целом ратовал за заключение мира в определенные, уже прошедшие моменты взаимоотношений с Францией. Но не со всеми его суждениями можно согласиться. (См.: Карамзин Н. М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях. С. 50—55).

Еще великий князь Николай Михайлович заметил «врожденную способность Александра приближать к себе совсем разнородные элементы и работать с ними одновременно. Такие примеры продолжались в течение всего его царствования». (Николай Михайлович, великий князь. Император Александр I. С. 76).

И. Г. Дивов очень метко охарактеризовал грядущую военную ситуацию для России после 1804 г.: «Тут начинается эпоха великих злополучий» (Повествование о царствовании императора Александра I, для него одного писанное // Русская старина. 1899. № 10. С. 85).

Например, главнокомандующий русской армией Л. Л. Беннигсен, докладывая о результатах сражения под Фридландом, лишь «заключал свое донесение мнением о необходимости вступить в переговоры с неприятелем, чтобы выиграть несколько времени, нужного для вознаграждения потерь, понесенных армиею» (Михайловский-Данилевский А. И. Описание второй войны императора Александра с Наполеоном, в 1806 и 1807 годах, по высочайшему повелению. СПб., 1846. С. 346-347).

Об обострении разногласий между союзниками, росте антибританских настроений в русском обществе и крайнем недовольстве Россией английской политикой см.: Станиславская А. М. Русско-английские отношения и проблемы Средиземноморья (1798 — 1807). М.,1962. С. 475-488

Вот как, например, оценивал причины заключения Тильзитского мира историк С. С. Татищев, считавший, что поражения России в этот период были обусловлены во многом руководством тогда русской дипломатии людьми «инородцами по происхождению»: «Как ни разнообразны причины побудившие императора Александра заключить мир в Тильзите и вместе с тем изменить всю политическую систему, не подлежит сомнению, что в числе их было и убеждение в бесплодности политики, которой он придерживался дотоле, истощая все силы России для защиты неблагодарных и завистливых союзников, жертвуя им притом и нашими существеннейшими государственными интересами» (Татищев С. С. Из прошлого русской дипломатии: Исторические исследования и полемические статьи. С. 19). Можно только частично согласиться с подобными выводами.

Против ведения Александром I личных переговоров с Наполеоном выступила любимая сестра великая княгиня Екатерина Павловна, так как это было, по ее мнению, неразумно и бесполезно, понижало авторитет царя и, наоборот, повышало авторитет Бонапарта; в то же время она считала, что если уж вести дело к миру, то империи стоит добиваться согласия с французской стороны получения значительных территориальных приобретений в качестве компенсации за понесенные в войнах огромные жертвы (Николай Михайлович, великий князь. Переписка императора Александра I с сестрой великой княгиней Екатериной Павловной. СПб., 1910. С. 17-20)

Например, именно такое решение позже в 1811 г. считал правильным Н. М. Карамзин: «Надлежало забыть Европу, проигранную нами в Аустерлице и Фридланде, надлежало думать единственно о России, чтобы сохранить ее внутреннее благосостояние, т. е. не принимать мира, кроме честного, без всякого обязательства расторгнуть выгодные для нас торговые связи с Англией и воевать с Швецией в противность святейшим уставам человечества и народным» (См.: Карамзин Н. М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях. С. 53—54.)

Русская дипломатия стремилась, как становится понятно из инструкций Александра I своим представителям на переговорах, разменять русско-английский союз на восстановление Пруссии. По мнению российского императора «Франция должна придавать исключительное значение расторжению этого союза, которое фактически произойдет, как только Россия заключит сепаратный мир». Из инструкций также становится ясным, что русская сторона сначала предполагала лишь заключение мирного договора с Францией, и не видела необходимости в союзе (Внешняя политика России XIX и начала XX века. Серия I. Т. III. С. 755, 758).

Можно полностью и безоговорочно согласиться с мнением компетентного специалиста по взаимоотношениям России с немецкими государствами С. Н. Искюлем: «Позиция Александра I накануне и во время переговоров во многом определялась стремлением сохранить Пруссию как государственную единицу», и это сохранение, «хотя и в урезанном виде, безусловно следует считать успехом российской внешней политики» (Искюль С. Н. Внешняя политика Россия и Германские государства (1801 — 1812). М., 2007. С. 131, 145). В инструкциях уполномоченным вести переговоры в Тильзите Александр I очень четко указал: «Вопрос, интересующий меня превыше всего — это восстановление короля прусского в его владениях» (Внешняя политика России XIX и начала XX века. Серия I. Т. III. С. 756).

В тексте статьи IV Тильзиского договора прямо и недвусмысленно указывалось, что Наполеон «из уважения к Его Величеству Императору Всероссийскому и во изъявления искреннего своего желания соединить обе нации узами доверенности и непоколебимой дружбы» согласился возвратить прусскому королю, хотя и в изрядно урезанном виде, его владения. (См.: Внешняя политика России XIX и начала XX века. Серия I. Т. III. С. 632, 638)

Д. Ливен полагает, что «Россия в 1807—1814 гг. была в значительной степени вынуждена выбирать между союзом с Великобританией и союзом с Францией. Реального нейтралитета России не допустили бы даже англичане, не говоря о Наполеоне». В другом месте своей статьи он высказался, что «Александр всегда полагал, что любой мир с Наполеоном окажется лишь перемирием.» (См.: Ливен Д. Россия и наполеоновские войны: Первые мысли новичка //Русский сборник: Исследования по истории России. Т. IV. С. 36, 56).

Приведем мнение французского историка К. Грюнвальда: «Союз между двумя державами мог быть долговечным, если бы он соответствовал реальным потребностям обоих народов и получил поддержку общественного мнения. Обе договаривающиеся стороны должны быть достаточно сильными, чтобы выполнять до конца принятые на себя обязательства. Наконец, союз мог быть прочным лишь при наличии общего врага. Тильзитский договор, рожденный под несчастливой звездой, не отвечал ни одному из указанных условий» (Грюнвальд К. Указ. соч. С. 75).

«Бездымной» эту войну назвал известный русский историк Н. Ф. Дубровин. См.: Дубровин Н. Ф. Русская жизнь в начале XIX в. //Русская старина. 1901. № 9. С. 449—450.

Особенно Россия была заинтересована в нейтральной американской торговле, товарооборот с США увеличился в этот период в 10 раз, но заменить англичан американцы все равно не смогли (См.: Сучугова Н. Дипломатическая миссия Джона Куинси Адамса в 1809—1814 годах. М.,2007. С. 49).

В начале XIX Россия была главным поставщиком хлеба на всемирном рынке, поэтому приведем пример русского вывоза пшеницы за границу: в 1801 г. — 6 836 тыс. пудов, в 1810 г. — 1 734 тыс. пудов. Вывоз уменьшился в 4 раза, так как Великобритания составляла наибольшую и важную часть хлебного рынка. Например, в 1820 г вывоз составил 13 873 тыс. пудов. (Гулишамбаров С. О. Указ. соч. С. 39, 41).

А. Е. Пресняков резонно считал, что «новый союз только прикроет блестящим покровом прежнее соперничество и подготовку сил к новой решительной борьбе» (Пресняков А. Е. Александр I. С. 118).

Еще такой знаток русских внешнеполитических сюжетов как Ф. Ф. Мартене задавался скептическими вопросами, в которых уже содержались ответы: «Возможно ли было вообще сохранение согласия между Наполеоном и Александром? Не скрывался ли в самих тильзитских соглашениях зародыш раздора и разрыва?» (Мартене Ф. Ф. Александр I и Наполеон: Последние годы их дружбы и союза // Вестник Европы. 1905. № 2. С. 609).

Приведем мнение А. Н. Шебунина о принятой Александром I тактике после Тильзита: «Война не окончена, она только принимает новые формы, она объявлена договором о мире и союзе» (Шебунин А. Н. Европейская контрреволюция в первой половине XIX века. С. 42)

Русские вступили на австрийскую территорию только по прошествию 53 дней после открытия военных действий (Вандаль А. Наполеон и Александр I. Франко-русский союз во времена Первой империи. Т. II. СПб., 1911. С. 105)

Русский корпус С. Ф. Голицына при этом избегал взаимодействия с поляками, не помогал, а больше мешал и вредил действиям польских войск, действительно воевавшим с австрийцами. Узнав о подобных эпизодах, Наполеон пришел в негодование и квалифицировал эти факты как «Предательское поведение!» (Вандаль А. Наполеон и Александр I. Франко-русский союз во времена Первой империи. Т. II. С. 107)

По словам А. Вандаля, для Наполеона, уже во время войны 1809 г. убежденного в недееспособности союза, было «еще более важно, чтобы вся Европа верила в союз, в котором он разочаровался» (Вандаль А. Наполеон и Александр I. Франко-русский союз во времена Первой империи. Т. II. С. 100)

Александр I писал также матери письмо из Веймара, а после приезда из Эрфурта первым делом посетил ее в Гатчине. (Иззаписной книжки Коленкура //Русский архив. 1908. № 4. С. 474).

Не случайно А. Е. Пресняков, характеризуя отношения России и Франции в период Тильзитской дружбы, написал: «настала длительная «интермедия», мнимый перерыв все той же борьбы, ушедшей в подполье глухой интриги, дипломатической игры и подготовки новых сил» (Пресняков А. Е. Указ. соч. С. 113). По его мнению, Александром I «интермедия союза и дружбы была разыграна превосходно» (Там же. С. 115)

Один из самых лучших биографов Александра I великий князь Николай Михайлович полагал, что российский император после Тильзита, без сомнения, «вел строго обдуманную линию» и у него «явилось определенное желание обойти и сломать мощь непрошенного союзника» (Николай Михайлович, великий князь. Император Александр I. С. 88).

Французский посланник в Петербурге Л. Ж. М. Р.Савари даже взял на себя добровольно функции министра полиции, он не только доносил царю о критических высказываниях в обществе, но и предлагал Александру I удалить из правительства оппозиционно настроенных сотрудников (Вандаль А. Наполеон и Александр I. Т. 1. С. 128-129).

Например, Ч. Д. Исдейл утверждал, что Александр I, начав проводить политику в духе Тильзита, «бросил в сущности вызов всему дворянству, чья ненависть к Наполеону могла тягаться только со страхом потерять огромные прибыли, выпадавшие на его долю от продажи в Британию зерна, леса, льна и пеньки, и, таким образом рисковал повторить судьбу своего отца, убитого в результате дворцового заговора». (Исдейл Ч. Д. Указ. соч. С. 60—61).

По словам А. Вандаля письмо «дышало страшной ненавистью к Франции». После того как А. Коленкур лично сообщил Александру I его содержание, тот вынужден был оправдываться. Мало того, долго ублажал Коленкура и даже, как написал французский посол: «Его Величество соблаговолил обнять меня» (Вандаль А. Наполеон и Александр I. Т. II. С. 92—93).

О подобных настроениях в обществе и то, что власти закрывали на них глаза, например, свидетельствовал в 1807 г. такой тонкий наблюдатель как Ж. де Местр: «Здесь все умы в великом смятении: национальная гордость оскорблена заключенным миром. В некоторых домах французов не принимают. Император выразил по сему поводу крайнее неудовольствие, но поскольку никто и не подымал переменить сей образ действий, полагают, что это лишь комедия» (Де Местр Ж. Указ соч. С. 83).

Критический разбор взглядов Н. М. Карамзина лучше всех, по моему разумению, сделал А. Н. Пынин, в его книге этому сюжету посвящена целая глава. См.: Пынин А. Н. Общественное движение в России при Александре I. С. 196—276.

Ссылку Сперанского А. Н. Пынин назвал «черным пятном в царствовании Александра» (Там же. С. 272.)

Первоначально на этот пост Александр I решил назначить Н. М. Карамзина, но его генерал-адъютант А. Д. Балашов указал ему на А. С. Шишкова, как человека обратившего на себя внимания всего общества после речи «О любви к Отечеству», произнесенную в «Беседе любителей русского слова» (см.: Дубровин Н. Ф. Русская жизнь в начале XIX века. // Русская старина. 1902. №11. С. 211). Приличной встрече император, по словам Шишкова, сказал ему: «Я читал ваше разсуждение о любви к отечеству. Имея таковые чувства, вы можете ему быть полезны. Кажется у нас не обойдется без войны с французами…» (См.: Записки, мнения и переписка адмирала А. С. Шишкова. Т. 1. Берлин, 1870. С. 121, 123).

Ф. В. Ростопчин на эту должность был назначен при содействии великой княжны Екатерины Павловны, как участник ее антифранцузского «тверского салона» (См.: Кизеветтер А. Исторические отклики. М., 1915. С. 85—88; Ростопчин Ф. В. Ох, французы! М., 1992. С. 12).

Например, об этом оставили письменные свидетельства К. Меттерних и Ш. М. Талейран (См.: Шедивы Я. Меттерних против Наполеона. М., 1991. С. 135, 139.). В данном случае необходимо отметить, что большинство государственных деятелей европейских держав (потенциальных союзников России — Австрии, Пруссии, Швеции, Англии) скептически оценивали перед 1812 г. шансы Александра I на успех и были уверены, что после ряда поражений русские пойдет на заключение мира с Наполеоном. Именно этим во многом объясняется тот факт, что в 1812 г. англичане и шведы не спешили с реальной помощью России, а в 1813 г. пруссакам и австрийцам понадобилось время для осмысления ситуации и для принятия решения — выступить против Наполеона.

«С этих пор, — писал Н. К. Шильдер, — при обстановке, созданной браком Наполеона, полный разрыв между тильзитскими друзьями становился только вопросом времени» (Шильдер Н. К. Император Александр Первый. Его жизнь и царствование. Т. III. С. 14)

Текст записки Ж. Б. Шампаньи был опубликован на французском языке в кн.: Шильдер //. К. Император Александр Первый. Его жизнь и царствование. Т. III. СПб., 1897. С. 471—483. Копию записки в Париже приобрел через Ш. М. Талейрана К. В. Нессельроде в апреле 1810 г. (Lettres et papiers du chancelier comte de Nesselrode. 1760-1850. T. III. Paris, 1909. P.245).

Например, см: разговор русского посла А. Б. Куракина с Наполеоном 13 апреля 1812 г., где прямо говорилось о начале войны. (Попов А. Н. Отечественная война 1812 года: Сношения России с иностранными державами перед войной 1812 года. М., 1905. С. 173—187).

Ж. Тюлар, оценивая борьбу с Англией как краеугольный камень всей внешней политики Наполеона, считал, что «любое государство, не участвующее в континентальной блокаде, превращалось во врага: невозможно было сохранять нейтралитет в том противостоянии, которое Наполеон навязал «океанократам». По его мнению: «Разрыв с Францией, к которому стремился русский царь, отвечал политическим и экономическим интересам России». (Тюлар Ж. Наполеон, или миф о «спасителе». С. 170, 316)

С этой точки зрения странно звучит заявление известного французского историка А. Вандаля, что «ответственность за разрыв падает, главным образом на русского монарха» (Вандаль А. Наполеон и Александр I. Т. I. С. IX.).

Сотрудник русской военной разведки П. X. Граббе так вспоминал свои впечатления о ситуации в Европе перед 1812 г.: «Наполеон казался наверху насильственного могущества и в исступленном воображении против России, особенно против Англии, мысленно поглащал мимоходом первую и помышлял об Индии» (Из памятных записок графа Павла Христофоровича Граббе. М., 1873. С. 0125.)

Еще в ноябре 1811 г. маршал Л. Н. Даву представил Наполеону план войны с Пруссией. Французские части должны были вторгнуться в Пруссию под вымышленным предлогом, что три русские дивизии уже перешли прусские границы. Также планировалось сфабриковать в четырех экземплярах подложный договор между французским послом в Берлине А. Э. Ш. Сен-Марсаном и прусским канцлером К. А. Гарденбергом для предъявления комендантам прусских крепостей, чтобы побудить их сдать французам. (Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-ученого архива. Отд. II. Т. 1. СПб., 1903. С. 165—171). Так, безымянный автор рецензии сделал вывод: «Маккиавелизм Наполеона принес, очевидно, свои плоды, побуждая и маршалов жертвовать всем ради успехов» (Военный сборник. 1903. № 8. 264-265.).

2/15 августа 1811 г. в разговоре с русским послом Куракиным Наполеон говорил: «Пруссия не забыла, что вы взяли у нее Белосток, а Австрия помнит, что для округления границ вы охотно отрезали у нее несколько округов Галиции» (Попов А. Н. Отечественная война 1812 года: Сношения России с иностранными державами перед войной 1812 года. С. 95).

В мае 1812 г. Наполеон в письме к русскому послу во Франции князю А. Б. Куракину, помимо многих обвинений и угроз в адрес Александра I и России, поместил следующую фразу: «мне нужен покой, я не хочу войны; благо моих народов требует моих забот, поэтому я жажду спокойствия» (В мае 1812 года//Русская старина. 1912.№5.С.4 34). Он прямо говорил Куракину: «Я не хочу воевать с вами, но вы сами вызываете меня» (Цит. по кн.: Богданович М. История Отечественной войны 1812 года по достоверным источникам. Т. I. С. 46).

Графиня С. Шуазель-Гуфье «процитировала» следующие слова Наполеона, сказанные якобы им в Вильно в начале кампании 1812г.: «Я с сожалением начал эту войну, благодаря которой прольется много крови; император Александр, не соблюдавший условий Тильзитского трактата, принудил меня начать войну» (Исторические мемуары об императоре Александре и его дворе графини Софии Шуазель-Гуфье, урожденной графини Фитценгауз, бывшей фрейлины при Российском дворе. М., 2007. С. 65).

Сотрудник русской военной разведки П. X. Граббе, упоминая о концентрации сил Наполеона («Все дороги Германии покрылись войсками со всех концов Европы к границам России направленными»), сделал заключение в своих воспоминаниях: «Не было нужды в тайне. Напротив, лучшим средством принудить Россию без борьбы покориться всем уничижительным условиям поработительного союза с Наполеоном, казалось показать ей это неслыханное ополчение против нее всей Европы» (Из памятных записок графа Павла Христофоровича Граббе. С. 6—7.)

Александр I пытался договориться с поляками через посредничество А. Чарторыжского, обещая восстановление независимости и либеральную конституцию. В январе 1811 г. он писал к нему: «Наполеон стареется вызвать Россию на разрыв, в надежде, что я сделаю промах и буду зачинщиком. Это было бы действительно ошибкой в настоящих обстоятельствах, и я решил ее не совершать. Но положение меняется, если поляки пожелают ко мне присоединиться. Усиленный 50 000 человек, которыми я был бы им обязан, а также 50 000 пруссаков, которые тогда без риска могут к нам примкнуть, и возбужденный нравственным переворотом, неизбежно бы тогда совершившимся в Европе, я мог бы без кровопролития добраться тогда до Одера». (Беседы и частная переписка между имп. Александром I и кн. Адамом Чарторыйским. М., 1912. С. 180).

В окружении российского императора имелись лица, которые полагали, что начало концентрации французских войск к русским границам в начале 1812 г. можно было считать, даже не разрывом отношений, а объявлением войны. Например, адмирал А. С. Шишков, подтверждая это суждение, считал, что движение войск Наполеона в феврале «показывало уже, не приготовление или начало намерений, но начало самих действий» (Замечания А. С. Шишкова на проект манифеста о причинах и начале войны 1812 года// Харкевич В. 1812 год в дневниках, записках и воспоминаниях современников. Вильна, 1903. Вып. 2. С. 38.

Перед поездкой А. Д. Балашева Александр I прямо заявил ему об этом: «Хотя, впрочем, между нами сказать, я и не ожидаю от сей присылки прекращения войны, но пусть же будет известно Европе и послужит новым доказательством, что начинаем ее не мы». Наполеон, конечно же, отклонив русское предложение, ответил: «Даже Бог не может сделать, чтобы не было того, что произошло». (Шильдер Н. К.. Император Александр I. Т. III. С. 85; Богданович М. История Отечественной войны 1812 года по достоверным источникам. Т. I. С. 131—132.). До начала открытия военных действий Александр I не раз предлагал сесть за стол переговоров, об этом свидетельствует и его письмо к Наполеону, написанное 11 июня 1812 г., но не отправленное по назначению. (Шильдер Н. К. Указ. соч. С. 82).

Неслучайно, один из лучших биографов Александра I, великий князь Николай Михайлович дал ему следующую характеристику: «Умом Александр мог всегда похвастаться, и умом тонким и чутким. Кроме того, он имел дар особого чутья познавать скоро людей, играть на их слабостях и всегда подчинять своим требованиям». (Николай Михайлович, великий князь. Император Александр I. С. 262).

На эту театрализованную уловку Александра I даже попался хорошо информированный в русских делах Ж. де Местр. В июне 1812 г. он писал своему королю Виктору Эммануилу I: «Война началась к концу июня …а император (можете ли вы поверить сему, Ваше Величество?) еще ждал формального объявления войны по всем правилам старинных обычаев. Никто в этом отношении не хочет ни исправляться, ни научиться» (Де Местр. Ж. Указ. соч. С. 208).

Вот, как, например, описала в своих воспоминаниях бал в Закрете графиня С. Шуазель-Гуфье: «Кто бы подумал, при виде любезности и оживления, проявленных Александром, что он как раз во время бала получил весть, что французы перешли Неман и что их аванпосты находятся всего в десяти милях от Вильны!… шесть месяцев спустя Александр говорил мне, как он страдал от необходимости проявлять веселость, от которой он был так далек. Как он умел владеть собой!» (Исторические мемуары об императоре Александре и его дворе графини Софии Шуазель-Гуфье, урожденной графини Фитценгауз, бывшей фрейлины при Российском дворе. С. 58).

Например, А. Трачевский прямо считал, что эти все шаги делались лишь с тем, чтобы «Европе было известно, что не мы начинаем войну» (Трачевский А. Новая история. Т. II. СПб., 1908. С. 364.)

Бескомпромиссная и твердая позиция Александра I нашла отражение и в официальных документах начала войны. В именном указе Александра I от 13 июня 1812г., данном председателю Государственного совета и Комитета министров графу Н. И. Салтыкову, содержится следующая фраза: «Проведение благословит праведное Наше дело. Оборона отечества, сохранение независимости и чести народной принудило Нас препоясаться на брань. Я не положу оружия доколе ни единого неприятельского воина не останется в Царстве Моем» (Собрание Высочайших манифестов, грамот, указов, рескриптов, приказов войскам и разных извещений, последовавших в течении 1812, 1813, 1814, 1815 и 1816 годов. С. 9; ПСЗРИ. Собр. 1-е. Т. XXXII. № 25141.). Но свидетельству А. С. Норова последняя фраза из рескрипта стала «лозунгом России и армии от прапорщика до генерала» (Воспоминания Авраама Сергеевича Норова//Русский архив. 1881. Кн. 3. С. 179.)

Э. Э. Крейе полагал, что планы российского императора в Европе в тот период «связывались в первую очередь с повстанческим движением. Даже если Александр и не желал этого, он был вынужден унаследовать руководство национальным движением». Он рассматривал это движение «как инструмент своей политики, как «грозное оружие, которого Франция должна быть лишена». Американский исследователь также подверг сомнению тезис, что Александр I якобы был подвержен влиянию своих иностранцев-советников, напротив, сделал вывод, что «политика царя выглядит как тщательно продуманный на длительную перспективу курс» (См.: КрейеЭ. Э. Указ. соч. С. 177—178)

Перед отъездом в армию в 1812 г. Александр I уже допускал мысль «о возможности неприятеля пробраться до Петербурга». Об этом свидетельствует письмо Александра 1 графу Н. И. Салтыкову от 4 июля 1812 г. о вывозе государственных ценностей и учреждений из Петербурга (См.: Русская быль. Вып. XI. М., б/г. С. 122).

Среди высших сановников к «партии мира» современники причисляли канцлера Н. П. Румянцева, а иногда А. А. Аракчеева, А. Д. Балашева (См. напр.: Надлер В. К. Император Александр I и идея Священного союза. Т. 2. Рига, 1886. С. 38, 62).

Екатерина Павловна писала: «занятие Москвы французами переполнило меру отчаяния в умах, неудовольствие распространено в высшей степени, и вас самих отнюдь не щадят в порицаниях…Вас обвиняют громко в несчастиях вашей империи, в разорении общем и частном, словом в утрате чести страны и вашей собственной. И не какая-нибудь группа лиц, но все единодушно вас хулят… Я предоставляю вам самому судить о положении вещей в стране, где презирают своего вождя. Ради спасения чести можно отважиться на все что угодно, но при всем стремлении пожертвовать всем ради своей родины возникает вопрос: куда же нас вели, когда все разгромлено и осквернено из-за глупости наших вождей?». Александр I явно был задет за живое и отвечал в объемном послании, в котором высказал трезвый взгляд на положение дел в России в тот момент. (См. письмо Екатерины Павловны и ответ Александра I: Николай Михайлович, великий князь. Переписка императора Александра I с сестрой великой княгиней Екатериной Павловной. С. 83-84,86-93).

В отечественной историографии одним из первых это суждение выразил авторитетный историк великий князь Николай Михайлович, комментируя высказывания сторонников (как он выразился — «стариков») невмешательства в дела Европы: «Будущее показало весьма скоро, что такое мнение имело свои основания, и что России последующие войны принесли мало пользы, а скорее даже вред». Он не поддерживал «вполне ненужное для русских интересов освобождение Германии от ига Наполеона», так как «восторжествовала опять идея коалиции, но не прямые интересы России». (Николай Михайлович, великий князь. Император Александр I. С. 110, 114, 117).

По мнении. С. С. Татищева против перехода русских войск через Неман высказывался М. И. Кутузов и его штаб, за — выступали все дипломаты, включая канцлера графа Н. П. Румянцева. (Татищев С. С. Из прошлого русской дипломатии: Исторические исследования и полемические статьи. С. 40). Этот вопрос и деятельность М. И. Кутузова в данный период попытался осветить в своей книге Н. А. Троицкий, но он не подтвердил это широко распространенное мнение (См.: Троицкий Н. А. Фельдмаршал Кутузов: Мифы и факты. М., 2002. С. 322-328).

Записки, мнения и переписка адмирала А. С. Шишкова. Т. 1. С. 167—168. А. С. Шишков чистосердечно указал, что в конце 1812 г. он являлся сторонником остановки русских войск на границе: «Чтож принадлежит до мнения моего, изложенного в сем разговоре, то хотя последовавшие события и опровергли оное, однакож и теперь не стыжусь я тогдашних моих мыслей. Мне внушала их опасность, чтоб Россия, жертвуя собою для других, и ратоборствуя больше для славы, нежели для пользы своей, не подверглась с ущербом благоденствия своего каким либо новым злоключениям…Я и по ныне в толь скором падении возросшей до высочайшей степени силы Наполеоновой не иное вижу, как особенное произволение Творца вселенной» (Там же. С. 169).

По мнению великого князя Николая Михайловича в этот период «подвижная и неугомонная сестра приняла живейшее участие во всех закулисных интригах» (Николай Михайлович, великий князь. Император Александр I. С. 119).

По образному сравнению историка-эмигранта А. А. Керсновского «Недорубленный лес грозил вырасти. Наполеон… никогда не смог бы примириться с разгромом 1812 года. Через год или два он вновь собрал бы войска подвластной ему Европы и снова повторил бы нашествие — причем, конечно, постарался бы избежать прежних ошибок». Поэтому он сделал вывод: «Поход за границу был настоятельной государственной необходимостью» (Керсновский А. А. История Русской армии. Т. 1. С. 267—268)

Это признавал даже декабрист И. Д. Якушкин, оставивший в своих воспоминаниях следующую запись: «В 13-м году император Александр перестал быть царем русским и обратился в императора Европы. Подвигаясь вперед с оружием в руках и призывая каждого к свободе, он был прекрасен в Германии, но был еще прекраснее, когда мы пришли в 14-м году в Париж». (Якушкин И. Д. Мемуары. Статьи. Документы. Иркутск, 1993. С. 77—78.). Для сравнения приведем мнение, высказанное в 1814 г. великой княгиней Екатерины Павловны: «Вот результаты, которыми мы обязаны единственно императору; слава его заслужена, ибо никогда никакой Государь не совершал столько великих дел с таким великодушием и такой скромностью» (Цит. по кн.: Божерянов И. Н. Великая княгиня Екатерина Павловна… С. 67.)

Ливен Д. Россия и наполеоновские войны: Первые мысли новичка // Русский сборник: Исследования по истории России. Т. IV. С. 55 — 56. Справедливости ради укажем, что сторонником остановки союзников на Рейне в окружении Александра I выступал адмирал А. С. Шишков и даже 6 ноября 1813 г. представил императору записку «Разсуждение о нынешнем положении нашем». Он опасался за успехи союзников на территории Франции, предлагал не переходить остановиться и выстроить заслон из австрийцев и воинских контингентов немецких государств. Александр I не согласился с ним. Следует отметить противоречивость позиции Шишкова, так как он полагал: «Мир с Наполеоном был невозможен; ибо Франция под его правительством не могла долго оставаться спокойной; а потому надлежало заключить оный или с нею, или с тем, кто после него будет управлять» (См.: Записки, мнения и переписка адмирала А. С. Шишкова. Т. 1. С. 237—243).

Как, пример, приведем ответ Наполеона на предложения союзников о новых европейских границах в июне 1813 г.: «Я лучше умру, чем уступлю хоть дюйм своей территории. Ваших государей, рожденных на престоле, можно разбить двадцать пять раз, а они все равно возвращаются в свои столицы. Я же, выскочка-солдат, не способен на это. Моя власть закончится в тот день, когда меня перестанут бояться» (Цит. по кн.: Исдейл Ч. Д. Указ. соч. С. 33).

Вот как переговоры союзников с французским императором в 1814 г. характеризовал А. Н. Шебунин: «Наполеон не мог принять требования вернуться к дореволюционным границам, не мог потому, что сам получил Францию от революции в большем размере, а также потому, что его власть была основана только на военной славе; капитуляция внешняя для него была неразлучна с капитуляцией внутренней» (Шебунин А. Н. Европейская контрреволюция в первой половине XIX века. С. 63)

По словам великого князя Николая Михайловича, «когда настало время дележа и чувствовалась близость Парижа, то мало кто мог сдерживать пыл своих страстей» (Николай Михайлович, великий князь. Император Александр I. С. 124).

По мнению А. О. Чубарьяна «в историческом плане это было первое общеевропейское объединение такого рода» (См.: Чубарьян А. О. Европейская идея в истории. Проблемы войны и мира. М., 1987. С. 173).

А. О. Чубарьян считал, что «идеи равенства трансформировались в гегемонистские планы», а сам Наполеон силой оружия пытался «не только завоевать и покорить европейские страны и народы, но и «унифицировать» их» (См.: Чубарьян А. О. Указ. соч. С. 158)

Весьма интересна точка зрения на этот счет В. В. Дегоева: «В отличии от своего предшественника Наполеона I, русские «жандармы» Европы Александр I и Николай I стремились не к завоеваниям, а к сохранению стабильности на континенте, и поэтому их арбитражная «диктатура» являлась относительно терпимой для всех членов европейского сообщества, а для Австрии и Пруссии — подчас совершенно незаменимой. В течение нескольких десятилетий общим врагом правителей великих держав была не Россия, а Революция, борьба с которой без помощи Петербурга представлялась крайне сложной задачей» (Дегоев В.В. Указ. соч. С. С. 376).

Чтобы не быть голословным, приведем мнение американского исследователя X. Регсдейла, что «Россия вышла из эпопеи 1812 г. сильнейшей державой континента, а возможно и всего мира» (См.: Регсдейл Х. Указ. соч. С. 20.).

Можно вполне согласиться с В. М. Боковой, полагающей, что Польша тогда «превращалась в арену конституционного эксперимента», и хотя ее конституция являлась тогда одной из самых радикально-либеральных в Европе, «ее наличие создавало в Российской империи беспрецедентную политическую ситуацию. Являясь абсолютным монархом большей части своих владений, где никакой конституции не существовало, император Александр одновременно был и конституционным монархом на одной отдельно взятой территории — ситуация двусмысленная, очевидно недолговечная и обреченная на неизбежный пересмотр» (Бокова В. М. Польский вопрос в России в 1815— 1830-х годах // XIX век в истории России. М., 2007. С. 269).

Она предназначалась как для противодействия общеевропейской революции, так и возможного активного участия в европейской войне. В ее состав входило четыре из шести существовавших тогда пехотных корпусов, а бессменным главнокомандующим оставался генерал-фельдмаршал И. Ф. Паскевич (См.: Кухарук А. В. Действующая армия в военных преобразованиях правительства Николая I. Диссертация на соискание научной степени канд. ист. наук. М., 1999.)

Можно привести мнение, противоположное выводу Н. А. Троицкого, а именно — В. О. Ключевского: «Среди господствовавших тогда мелких эгоистических расчетов только в дипломатических бумагах петербургского кабинета можно найти кой-какой материал для системы, достойной европейской цивилизации. Так, выступая деятельной участницей европейских движений, Россия вступила на путь, по которому шла целый век — становиться во главе угнетаемых и угрожаемых какой-либо исключительной силой» (Ключевский В. О. Неопубликованные произведения. С. 228—229).

Например, русская политическая графика (лубок) по количественному объему превосходила европейскую и оказала заметное влияние на антинаполеоновскую пропаганду в странах, вошедших в коалицию в 1812—1814 г. См. подробнее: Пельтцер М. А. Русская политическая графика Отечественной войны 1812 года и ее влияние на Европу // Россия и Европа: Дипломатия и культура. Вып. 4. М., 2007. С. 119—149.

Например, Ж. Тюлар приводит положительные цифры финансовых итогов кампаний 1805—1807 гг. и делает вывод, что они «ничего не стоили французским налогоплательщикам». Правда, он полагает, что исключая кампанию 1809 г против Австрии, но, начиная с военных действий в Испании для империи Наполеона «война из доходной превратилась в разорительную». (Тюлар Ж. Наполеон, или миф о «спасителе». М., 1990. С. 169,261).

Один из главных идеологов абсолютизма Ж. де Местр уже в июле 1804 г., анализируя происходящее, писал, что «нет ничего полезнее временного правления Бонапарте, который устремится к собственной своей погибели и восстановит все монархические основы, причем это не будет ничего стоить законному государю». Далее он сделал прогноз, который сбылся: «коронация Бонапарте увеличивает шансы короля» (Де Местр Ж. Указ соч. С. 34).

Многие представители клана Бонапартов женились или выходили замуж под давлением Наполеона. Так его ветреный брат Жером, самовольно женившийся на американке Элизабет Паттерсон, вызвав гнев Наполеона, вынужден был отказаться от этого брачного союза, а после развода жениться на Екатерине Вюртембергской. Людовик (король Голландии) почти насильно был женат на Гортензии Богарне, после отречения Наполеона развелся со своей женой. Люсьен, во многом благодаря которому Наполеон пришел к власти, оказался единственным из братьев не получивший трона. Но все из-за того, что не хотел жениться на креатурах, подобранных императором. Неоднократно Наполеон ему предлагал корону, но при условии если он разведется с Александриной Блешан, брак с которой не одобрял его брат-император, но Люсьен остался верен своему выбору.

С. С. Татищев в свое время не без сарказма комментировал этот процесс преклонения перед Наполеоном и наполеонизации европейских феодальных государств: «Старая монархическая Европа безприкословно признала братьев его королями, родственников и слуг — владетельными князьями и герцогами. Древние династии вступали в брачные союзы с членами его дома» (Татигцев С. С. Мировой раздел: От Тильзита до Эрфурта // Русский вестник. 1890. №4. С. 20)

Про окружение себя дореволюционной знатью и увлечение Наполеоном старыми феодальными атрибутами очень удачно высказался еще А. Е. Пресняков: «Вся инсценировка монархического и аристократического быта кажется ему необходимой оболочкой императорской власти». По мнению этого талантливого историка именно тогда «корни реставрации прорастают в почве его империи» (Пресняков А. Е. Указ. соч. С. 126).

Примерно в том же ключе высказывался и Ч. Д. Исдейл, считая, что реформы являлись орудием наполеоновской стратегии: «Да, Наполеон стремился изменить Европу, но это никак не было связано с альтруизмом. Дело в том, что если в империи и проводились реформы, то лишь для того, чтобы она еще лучше служила его целям. Вместе с интеграцией с французской моделью приходила самая безжалостная эксплуатация, ибо любая реформа служила победе, в противном случае она переставала существовать» (Исдейл Ч. Д. Указ. соч. С. 116).

Это подверждал Ж. де Местр в своих письмах из Петербурга, передавая настроения, царившие в правящих кругах в 1806 г.: «В надежном месте мне было сказано, что военная слава России теперь в прошлом и она накануне потери нескольких провинций» (Де Местр Ж. Указ соч. С.63).

ПСЗРИ. Собр. 1-е. Т. XXIX. № 22374. Цель создания ополчения определялась предшествующим опытом Австрии и Пруссии: «…жребий их решился потерею нескольких сражений, после которых неприятель, не встречая преграды и не опасаясь сопротивления от безоружных жителей, с стремительностью ворвался в пределы их и, грабительствами и наглыми насильствами распростроняя опустошения и ужас, истребил рассеянные корпуса войск и ниспроверг целую монархию». Поэтому, если «ворвется неприятель где-либо в пределы империи, принуждают нас прибегнуть к сильным способам для отвращения оной, составив повсеместные временные ополчения или милиции; готовые повсюду и мгновенно на подкрепление армий регулярных и могущие представить неприятелю на каждом шагу непреоборимые силы в верных сынах отечества, соединенных на оборону драгоценнейших своих выгод» (Там же. № 22374. См. также: Именной указ от 15 января 1807 г. № 22428; Столетие Военного министерства / Исторический очерк комплектования войск в царствование императора Александра I. Т. IV. Ч. 1. Кн. 1. С. 18—35).

Позже, после сражений под Пултуском и Прейсиш-Эйлау, Александр I уменьшил численность ополчения с 612 тыс. человек до 252 тыс. человек, но ратники не были отпущены по домам по окончанию военных действий, а превращены (при согласии помещиков) в рекрутов и попали в войска — 177 тыс. человек. (См.: ПСЗРИ. Собр. 1-е. Т. XXIX. № 22496; Столетие Военного министерства / Исторический очерк комплектования войск в царствование императора Александра I. Т. IV. Ч. 1. Кн. 1. С. 35).

Как остроумно заметил В. О. Ключевский, перефразируя фразу сказанную тогда французским императором: «Наполеон толкнул Александра на Швецию, чтобы петербургские дамы не слышали шведских пушек» (В. О. Ключевский. Неопубликованные произведения. С. 259; Ср. Шильдер Н. К. Россия в ее отношениях к Европе в царствование императора Александра I //Русская старина. 1889. № 1. С. 21; Трачевский А. Франко-русский союз в эпоху Наполеона I // Исторический вестник. 1891. №6. С. 575). Н. М. Карамзин, как современник событий, затронул моральный аспект этой проблемы: «Мы взяли Финляндию, заслужив ненависть шведов, укоризну всех народов, — я не знаю, что было горестнее для великодушия Александра — быть побежденным от французов, или принужденным следовать их хищной системе» (См.: Карамзин Н. М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях. С. 54)

Например, Н. К. Шильдер писал об «этой достойной, чудной семье (о короле Карле IV, его жене Марии-Луизе и их наследнике принце Астурийском) со слов европейских историков в следующих, характеризующих их личности, эпитетах как об отце-шуте, матери-бестыднице, сыне-палаче, наделенных все трое, сердцами диких зверей, смертельно ненавидящих друг друга» (Шильдер Н. К. Байонская трагикомедия 1808 года // Исторический вестник. 1897. № 11. С. 603)

Эти настроения в Петербурге даже зафиксировал посол Наполеона А. Коленкур: «общее мнение против войны в Финляндии». Он также привел высказывания русских офицеров: «Эту войну с Швецией ведем мы для вашего императора» (Из записной книжки Коленкура//Русский архив. 1908. №4. С. 468).

Чандлер Д. Военные кампании Наполеона. Триумф и трагедия завоевателя. М., 1999. С. 12—13. Н. А. Троицкий в своей статье процитировал лишь первую фразу, остальные опустил, тем самым урезал и, как можно заметить, исказил мнение Чандлера по этому вопросу. Такое же «урезанное» и выборочное цитирование (выхватывание нужных фраз) можно наблюдать в статье Н. А. Троицкого по отношению к трудам и многих других авторов.

С этой точки зрения странно читать мнение известного историка А. Вандаля, который оправдывает в целом поведение Наполеона и возлагает ответственность за развязывание войн на державы, не желавшие беспрекословно подчиняться его диктату; он также оправдывает план принудительного объединения Европы с целью закрытия рынков для английской промышленности, план, превращавший идею всемирной монархии в в одно из средств борьбы против Англии, а континент в единую державу под скипетром Наполеона. (Вандаль А. Наполеон и Александр I. Т. I—III.).

Например, Ч. Д. Исдейл, приведя общепринятую оценку потерь французской армии с 1792 по 1814 гг. в 1 400 000 чел., увеличил ее до 3 мл. чел., а с жертвами среди мирного населения — до 4 мл. чел., оговорившись, «что это всего лишь разумная прикидка, не лишенная правдоподобия». (Исдейл Ч. Д. Указ. соч. С. 446—447). Л. С. Каминский и С. А. Новосельский приводят цифры разных авторов: одни считали, что при Наполеоне потери составили 3 мл. (из них 1 мл. убитыми), другие — 2 мл., третьи — 2, 25 мл., некоторые находили эти данные преувеличенными и ограничивали потери только у французов 500 тыс. человек (Каминский Л. С, Новосельский С. А. Потери в прошлых войнах (1756— 1918). С. 13). Общепризнанный специалист по потерям Бодар дает иную цифру убитых и раненных французов в период наполеоновских войн — 1, 334 мл. чел. (Bodart G. Losses of Life in Modern Wars. Austria-Hungary, France. Oxford, 1916. P. 131).

Ж. де Местр еще в 1808 г. рассуждал о Наполеоне, его окружении и созданной им империи, предвидя крах всего им созданного после его ухода из жизни: «Сейчас есть только один воистину необычайный человек, благодаря которому все движется; но стоит ему исчезнуть, и в мгновение ока сооружение их развалится» (Де Местр Ж. Указ. соч. С. 93)

В данном случае уместно привести мнение Р. Дюфреса: «Наполеоновская система ведения войны имела свои ограничения. Она приносила результаты в богатых странах. Где армия могла прокормиться, или на небольших театрах военных действий, например в Северной Италии или Южной Германии, где противнику негде было укрыться, а император мог держать в руках управление всеми войсками. Но автоматический перенос военной стратегии на огромные равнины небогатой Восточной Европы оказался непростительным просчетом, имевшим ужасающие последствия. Система хорошо себя показала, когда император сражался с армиями Старого режима, когда противник был неспособен извлечь уроки из своих поражений и отказаться от неудачной тактики. Она действовала до тех пор, пока покоренные народы не начали оказывать сопротивление» (Дюфрес Р. Наполеон. М., 2003. С. 107).

Очень удачную характеристику континентальной блокаде дал В. В. Дегоев: «Принимавшее черты болезненного азарта стремление Наполеона выйти за пределы человеческих возможностей привело к тому, что он, в конечном итоге, свел свою внешнеполитическую стратегию к заведомо невыполнимой задаче — построить для «коварного Альбиона» гигантский вакуумный колпак, под которым тот должен погибнуть. Всесильный Наполеон был бессилен против этой навязчивой идеи, и она увела его слишком далеко» (Дегоев В. В. Указ. соч. С. 145).

Приведем мнение того же Р. Дюфреса: «Причины неудач в экономической войне следует также искать во внутренних противоречиях политика Наполеона, который требовал от Европы больших жертв, не предлагая никакой компенсации» (Дюфрес Р. Указ. соч. С. 160).

Об этом даже в советские времена писал А. В. Ионов. Он также подчеркивал, что «принципы легитимизма играли весьма незначительную роль при определении политики России. Александр I был убежден в невозможности полной реставрации в политической области» (Ионов А. В. Внешняя политика России в годы крушения наполеоновской империи (1812—1814 гг.) Автореферат кандидатской диссертации. М., 1983. С. 20, 24).

Великий князь Николай Михайлович считал, что Александр I не поддавался интригам и желал «предоставить выбор главы правительства самим французам» (Николай Михайлович, великий князь. Император Александр I. С. 125). Даже декабрист И. Д. Якушкин оставил об этом свидетельство в своих мемуарах: «Тут союзники, как алчные волки, были готовы бросится на павшую Францию. Император Александр спас ее; предоставил даже ей избрать род правления, какой она найдет для себя удобный, с одним только условием, что Наполеон и никто из его семейства не будет царствовать во Франции. Когда уверили императора Александра, что французы желают иметь Бурбонов, он поставил в непременную обязанность Людовику XVIII даровать права своему народу, обеспечивающие до некоторой степени его независимость. Хартия Людовика XVIII дала возможность французам продолжать начатое ими дело в 89-м году» (Якушкин И. Д. Мемуары. Статьи. Документы. С. 78).

Как считает Ч. Д. Исдейл, «источником народного бонапартизма Ста дней были ряды Наполеоновских ветеранов» (Исдейл Ч. Д. Указ. соч. С. 418)

Например, религиозное противостояние католиков и протестантов и Гражданскую войн) в Швейцарии (См.: Нубанова М. Н. Гражданская война 1847 года в Швейцарии // Вопросы истории. 2008. № 3).

Исдейл Ч. Д. Указ. соч. С. 458, 462. Как считал автор: «наполеоновские войны вывели на сцену Реставрацию, оставив ей наследство из протестов недовольных, внешне грозных, но на самом деле не очень опасных. Революционное подполье, имевшее большую склонность к принятию желаемого за действительное и идеологической путанице, ограничилось узким кружком студентов, интеллектуалов, профессиональных бунтарей и авантюристов, которые почти не пользовались поддержкой в народе и имели влияние лишь настолько, насколько им удалось завести союзников среди офицеров европейских армий» (Там же. С. 469).

Автор статьи В. Н. Гинев, отвечая на вопрос, вынесенный в заголовок «Революция или эволюция?», полагает, что сегодня эта «проблема открытая для обсуждения» (Там же. С. 243).

Лишь только Н. И. Казаков в свое время сделал вывод, что к 1812 г. Наполеон свое стремление к мировому господству решил осуществить «не через торговый и экономический крах Англии, а через завоевание России, открывавшее ему и стратегические пути к источнику колониального могущества Англии — Индии» (Казаков Н. И. Внешняя политика России перед войной 1812 года //1812 год. С. 19).

При переиздании «Проекта» в 1880 г. также не был указан переводчик и откуда взят оригинал (См.: Проект сухопутной экспедиции в Индию, предложенный императору Павлу Петровичу первым консулом Напалеоном Бонапарте. СПб., 1880.).

Перед Дюроком с миссией в Санкт-Петербург — отвести поздравления первого консула Александру I с вступлением последнего на престол — был отправлен А. де Коленкур.

Mémoires posthumes du feld-maréchal comle de Stedingk. T. II. P. 6—8. Позднее в отечественной литературе при очередной публикации (в виде краткого резюме) этого проекта утверждалось, что этот документ, «присланный Наполеоном к Павлу I через генерала Дюрока… найден в бумагах бывшего в то время в России шведским посланником графа Стединга и напечатан в посмертных о нем записках» (Русская старина. 1876. №° 1. С. 216—217.)

Единственным из отечественных историков, кто посчитал, что данный проект составлялся «по-видимому, лично Павлом» был Е. Л. Штейнберг, но, он не конкретизировал датировку, также не опровергал оппонентов, а в пользу своего мнения не привел ни каких аргументов (Штейнберг Е. Л. Английская версия о «русской угрозе» Индии в XIX— XX вв. // Исторические записки. Т. 33. М., 1950. С. 48)

В своих мемуарах шведский посол в России граф К. Л. Б. К. Стединг написал, что «Павел уже приказал собрать 50 000 казаков для этой экспедиции перед своей смертью» (Mémoires posthumes du feld-maréchal comte de Stedingk. T. II. P. 7.)

Об этом ничего не говорилось в тексте проекта, а позднее историки взяли данный факт (как и некоторые другие) из мемуарного свидетельства шведского посла в России К. Л. Б. К. Стединга (См.: Mémoires posthumes du feld-maréchal comte de Stedingk. T. II. P. 7.). В противовес этому издатель А. Соболев при повторной публикации «Проекта…» в предисловии высказал совсем иное мнение, что Н. Бонапарт «как ясно видно, прочил себя в командующие славною индийскою экспедицией)» (Проект сухопутной экспедиции в Индию, предложенный императору Павлу Петровичу первым консулом Напалеоном Бонапарте. СПб., 1880. С. 4). Но указаний на этот факт в тексте не имеется.

Шах Надыр (Надир-Шах Афишар) (1688-1747), шах Персии с 1736 г. В 1737—1739 гг. совершил поход в Северную Индию, взял г. Дели и разорил его. Последующая фраза, видимо, относится к отступлению его из Индии.

В. И. Левашов с 16 февраля 1800 г. занимал придворную должность обер-егермейстера.

И. 3. Зренстрем дал следующее объяснение выбора и назначения на этот пост бывшего шведского подданного графа Г. М. Спренгтпортена. На удивление вице-канцлера графа Н. П. Панина этим назначением Павел I отвечал следующим образом: «Вы находите выбор мой странным, но я поступаю именно так, как следует, когда посылаю изменника к узурпатору» (Из исторических записок Иоанна-Альберта Эренстрема // Русская старина. 1893. №8. С. 264).

В его свите, судя по ведомости на расходы, кстати не маленькие, состояли: инженер-генерал-майор Сулимов, полковник П. Долгорукий, майоры М. Ф. Ставицкий и С. X. Ставраков, капитаны Тизенгаузен и П. И. Нейдгард, лейтенант флота Метакса (РГВИА. Ф. 26. Оп. 1/152. Д. 111. л. 73-80.)

Еще в конце 1800 г. в Тегеран прибыл чрезвычайный уполномоченный британского генерал-губернатора Индии капитан Д. Малькольм. Его посольство «стоило бешеных денег», чтобы завоевать симпатии персидских правящих кругов, он не скупился на богатые подарки, покупая всех — «от шаха до погонщика верблюдов». В результате 4 января 1801 г. англичанами был заключен договор с шахом, «предусматривающий широкое политическое и военное сотрудничество между Персией и Англией». Формально он был направлен против возможной французской агрессии в районе Среднего Востока. (Фадеев А. В. Россия и Кавказ первой четверти XIX в. С. 105).

Персия являлась одной из первых стран, с которой Россия давно завязала торговые отношения. Правда, в 1802—1804 гг. ввоз товаров через Кавказ из Турции и Персии составлял всего чуть больше 708 ты. рублей. Но у французов не было и такого опыта. (См.: Гулишамбаров С. О. Указ. соч. С. 150).

Возможно, что примерные сроки взяты из доклада генерал-прокурора Сената П. X. Обольянинова о развитии торговых связей с Индией и Средней Азии, составленного в декабре 1800 г. В докладе указывалось, что купеческие караваны идут от Астрабада до до ближайших индийских провинций за пять недель, до Бухары за 18 дней, а до Хивы за 14 дней. (Русско-индийские отношения в XVIII в. М., 1965. С. 418).

Карты 30 ноября 1800 г. были посланы в Петербург от оренбургского военного губернатора генерал-майора Н. Н. Бахметьева, который писал императору: «О дорогах торговых, какие имеют от здешней линии выгоднейшие в Бухарию и Хиву для всеподданнейшего представления Вашему Императорскому Величеству ныне же препроводил я карты с описанием господину генерал-прокурору» (РГВИА. Ф. 26. Оп. 1/152. Д. 93. Л. 49—49 об.)

Еще 30 октября 1800 г. оренбургский военный губернатор генерал-майор Н. Н. Бахметьев получил предписание от Павла I от 11 октября 1800 г. «наблюдать бухарцев»: «Нет ли видов к привлечению их от китайского правительства». Бахметьев отвечал 30 ноября 1800 г., что бухарцы «не зависят от китайского правительства и не имеют с китайцами ни малейшего сношения». Подобное же предписание получил инспектор Сибирской инспекции генерал-майор Н. И. Лавров, он также дал на запрос такой же ответ. (РГВИА. Ф. 26. Оп. 1/152. Д. 89. Л. 713; Д. 93. Л. 49-49об, 62.)

Были и другие, менее известные попытки по частичному завоеванию Средней Азии — 1605 г., 1825-1826 гг. и др.

Судя по архивным документам в поход отправились 40 донских полков (Атаманский — тысячного состава, четыре полка генерал-майоров — 6-сотенные, остальные — 5-сотенные) и один калмыцкий (полк Асанова — 5-сотенный). (РГВИА. Ф. 26. Оп. 1/152. Д. 107. Л. 105, 275).

Многие авторы ошибочно утверждают, что этой экспедицией руководил генерал-майор М. И. Платов, выпущенный для этого Павлом I из Петропавловской крепости. Его даже называли главнокомандующим (См. напр.: Арсеньев А. В. Атаман Платов — завоеватель Индии // Исторический вестник. 1893. №10; Федорова О. За три моря месяца за три // Родина. 2000. № 9. С. 49). На самом деле Платов только 4 февраля 1801 г. прибыл в Черкасск, а под его началом в походе находился лишь первый эшелон (отряд) из 13 казачьих полков, а возглавлял экспедицию войсковой атаман генерал от кавалерии В. П. Орлов. (РГВИА. Ф. 26. Оп. 1/152. Д. 104. Л. 547).

Радость об окончании похода В. П.Орлов не смог даже скрыть в официальном донесении Александру I, описывая это событие: «Войско Донское, учиня со мною на верность службы Вашего Величества присягу и воздав ко всевышнему Богу о здравии и благоденствии Вашего Императорскот Величества усерднейшие молитвы». (РГВИА. Ф. 26. Он. 1/152. Д. 107. Л. 273).

Самую крайнюю оценку сделал ученый востоковед Н. А. Аристов. По его едкому замечанию этот план Павла I «скорее относился к области психиатрии» (Цит. по кн.: Снесарев А.Е. Указ. соч. С. 27).

По данным Ф. Е. Огородникова в 1800 г. по спискам на Балтийском флоте значился 31 линейный корабль, но из них едва ли 21 корабль мог считаться годным к бою. Английская эскадра состояла из 18 линейных кораблей, а всего из 93 кораблей разного класса. (См.: Огородников Ф. Е. Указ. соч. С. 222; Русско-индийские отношения в XIX в. С. 35.).

Например, Н. Д. Вербицкий, исследовавший этот вопрос, обоснованно считал что «многочисленные выражения «дружбы», которыми обменивались в это время стороны, не соответствовали действующему характеру проводимой ими политики». «По всем вопросам выяснилось полное расхождение, и переговоры зашли в тупик» (Вербицкий Ш. Д. Указ. соч. С. 14—15). Характеризуя ход франко-русских переговоров, А. М. Станиславская в своей монографии также пришла к аналогичному выводу: «Прошло немного времени, и невозможность союза Павловской России и наполеоновской Франции стала очевидной». Она объяснила при этом, почему не произошло формального разрыва переговоров: «до определенного момента обе стороны равно желали союза против Англии» (Станиславская А. М. Русско-английские отношения и проблемы Средиземноморья (1798—1807). С. 164, 166). Лишь у одного О. В. Соколова не было «никаких сомнений, что с обеих сторон существовала твердая воля к сближению» (Соколов О. Аустерлиц. Наполеон, Россия и Европа 1799 — 1805 гг. Т. I. С. 62).

Неслучайно, что русская разведка в тот период внимательно следила за деятельностью французской миссии в Персии, поэтому часть переписки Гардана и его подчиненных в перлюстрированном виде сохранилась в отечественных архивах (См.: РГВИА.Ф. ВУА.Д. 401. Л. 1-48.).

Сам Александр I свидетельствовал в Тильзите, что по поводу Оттоманской империи между им и Наполеоном «было условлено отложить на будущее обсуждение этих вопросов» (Внешняя политика России XIX и начала XX века. Т. III. С. 758.). Это косвенно подтвердил и Ш. М. Талейран, описывая процесс редактирования договора в Тильзите в своих мемуарах: «Инструкции, полученные мною, указывали, что я не должен был допустить внесения в него ничего, что касалось раздела Оттманской империи или даже будущей судьбы Валахской и Молдавской провинций; я точно их выполнял» (Талейран. Мемуары. С. 302).

Но в этой же инструкции Коленкору при отправлении его в Петербург утверждалось нечто противоположное: «Истинное желание императора состоит в том, чтобы Оттоманская империя сохранилась в ее нынешнем виде». (Трачевский А. Франко-русский союз в эпоху Наполеона // Исторический вестник. 1891. № 6. С. 581. См. также: Сборник Императорского Русского исторического общества. Т. 88. С. 298 — 299.)

Ш. М. Талейран, излагая суть послания от 2 февраля 1808 г., также указал, «что в письме, предлагавшем раздел Турции, император Наполеон не указывал тех принципов, на основании которых его можно было произвести» (Талейран. Мемуары. С. 304).

В инструкциях говорилось: «…я не далек от мысли о походе в Индию, о разделе Оттоманской империи и об отправке на сей предмет армии от 20 до 25 000 русских, от 8 — 10 000 австрийцев и 35—40 000 французов в Азию, а оттуда в Индию; что ничего нет легче этой операции; что не подлежит сомнению, что прежде чем эта армия придет на Ефрат, Англия уже будет объята ужасом; что я знаю, что для достижения этого результата, нужно учинить раздел Турецкой империи, но дело требует, чтобы я повидался предварительно с императором» (Вандаль А. Наполеон и Александр I. Т. III. С. 559).

Например, Ч. Д. Исдейл характеризовал и назвал этот грандиозный проект раздела Оттоманской империи «при обстоятельном рассмотрении, кстати, совершенно неприемлимым» (Исдейл Ч. Д. Указ. соч. С. 61).

По мнению Ф. Е. Огородникова: «На этом дело остановилось, так как главная трудность «Восточный вопрос» сразу выразилось в разногласии: кому и в какой мере будет принадлежать Константинополь?» (Огородников Ф. Е. Указ. соч. С. 351).

Талейран. Мемуары. С. 302. По мнению Ф. Е. Огородникова, Наполеон в апреле, еще находясь в Байонне, «проектировал морские экспедиции в Египет и Индию, комбинированные с наступлением франко-русской армии. Но статьи Эрфуртского договора не заключают уже сколько-нибудь определенных указаний относительно предприятий против Индии» (Огородников Ф. Е. Указ. соч. С. 352).

Рассматривая борьбу Франции и Англии, Ф. Е. Огородников пришел к выводу: «За исключением индийского похода у Наполеона не было других средств для нанесения вреда противнику, кроме тех, которые сложились в континентальную систему» (Огородников Ф. Е. Указ. соч. С. 353).

Идея похода в Индию обсуждалась и другим разведчиком — сотрудником информационного отдела по изучению иностранных армий министерства иностранных дел Франции Пюаром — в письме от 22 августа 1812 г. к своему начальнику Э. Л. Ф. Лелорню Д'Идевилю. (РГАДА. Ф. 30. Оп. 1. Д. 278. Л. 125 об.)

Автор вскоре обнаружился. Он сам в этом признался, сообщив об этом в написанной им очередной книги (Histoire de Cosaques. Paris, 1814.).

Е. В. Тарле, рассматривая общие планы Наполеона, отмечал, что среди отбитых у французов под Красным трофейных документов оказались карты Турции, Средней Азии и Индии, «так как Наполеон проектировал нашествие на Индостан сделать одним из условий мира с Александром» (Тарле Е. Нашествие Наполеона на Россию: 1812 год. М., 1943. С. 49).

Чуйкевич П. Покушение Наполеона на Индию 1812 года или разговор двух офицеров на аванпостах армий, с замечаниями и некоторыми приказами, отданными в французской армии. СПб., 1813. С. 3, 25, 28—29, 51—60. Он, будучи одним из руководителей русской разведки в 1812 г., следующим образом объяснял необычное название: «Не должно удивляться наименованию сей книги; ибо каждый знает, что Наполеон ходил войною в 1812 го;гу не в Индию, а в Россию…, кому неизвестны против англичан; праведная месть, которою хотел он истощить над ними в самой Индии, так как неблагоприятствующие обстоятельства…ему использовать свое намерение, восприпятствующее в 1798 году, то он избрал к сему кратчайший и удобнейший путь чрез Россию в 1812 г.» (Там же. С. 3).

[Булгаков А. Я.] Русские и Наполеон Бонапарте //Русский архив. 1908. № 8. С. 517. Автор полагал, что после заключения мира (» с умеренною уступкою Франции всей российской Польши и Курляндии») и зимовки в Молдавии, объединенная 700 тыс. армия направится «завоевывать богатые страны Малой Азии и уничтожить навсегда могущество и торговлю Англии в Ост-Индии».

Например, И. Т. Радожицкий, воспроизвел слухи, ходившие после оставления Москвы, в частности о переговорах с Наполеоном о мире, о значительных территориальных уступках ему со стороны России, включая Смоленск, а российское правительство «и сверх того дает вспомогательный корпус войск, для истребления в Индии английских владений» (Походные записки артиллериста, с 1812 по 1816 год артиллерии подполковника И. Р[адожицкого]. Ч. 1. С. 178).

Даже предшествующий опыт русской торговли с Индией показал практическую трудность и невозможность вести дела через Среднюю Азию, поэтому с 1808 г. стали исследоваться окружные пути в Индию со стороны Сибири через Кульджу и Кашгар (Соловьев С. Ф. К вопросу об отношении царской России и Индии //Вопросы истории. 1958. №6. С. 98.). Подр. о русско-среднеазиатских отношениях см.: Халфин Н. А. Россия и ханства Средней Азии (первая половина XIX века). М., 1974.

Современный специалист по истории внешней политики В. В. Дегоев следующим образом оценил создавшуюся в ходе военных действий 1812 г. драматическую ситуацию: «Убедившись в провале блицкрига, Наполеон предложил Александру I мир… Но, похоже, сам факт вторжения в Россию явился грубейшим просчетом, не поддающимся исправлению средствами дипломатии…. Так или иначе, французская мирная инициатива натолкнулась на упрямое молчание Александра I, и вопрос о переговорах отпал сам собой». (Дегоев В. В. Указ. соч. С. 150).

Л. С. Каминский и С. А. Новосельский приводят цифру населения Франции в 1812 г. в 29 370 000 человек (Каминский Л.С., Новосельский С. А. Потери в прошлых войнах (1756—1918). М., 1947. С. 14). Специалист в области исторической статистики В. М. Кабузан полагает население России в 42,7 мл. человек (Кабузан В. М. Народонаселение России в XVIII — первой половине XIX в. (по материалам ревизий). М., 1963. С. 164).

VI ревизия (1811 г.) и VII ревизия (1815г.) охватывали не все территории (не учитывали Грузию, Финляндию, Бессарабию, Тарнопольскую область, а после 1815 г. — Польшу), проводились «наспех» и без достаточной проверки. Специалисты их относят «к числу менее удачных». (Кабузан В. М. Народонаселение России в XVIII — первой половине XIX в. (по материалам ревизий). С. 70—73).

К примеру, укажем, что авторы труда «Столетия Военного министерства» на разных страницах одного тома (Столетие Военного министерства / Исторический очерк комплектования войск в царствование императора Александра I. Т. IV. Ч. 1. Кн. 1. СПб., 1902. С. 72, 134) давали разную численность ополчения в 1812 г.: 310 535 и 280 951 человек.

К примеру, за 72 набора в течении XVIII в. в рекруты было отдано 2 271 571 человека. (Столетие Военного министерства / Исторический очерк комплектования войск в царствование императора Александра I. Т. IV. Ч. 1. Кн. 1. С. 5).

А за 30 лет конца XVIII столетия в рекруты попало 1 067 458 человек (Там же. Приложение. С. 4).

Еще большую цифру приводят издатели советской) академического издания (Всемирная история. Т. VI. М., 1959. С. 152

В какой-то степени этот факт засвидетельствовал А. И. Герцен, когда вспоминал: «Отец мой провел лет двенадцать за границей, брат его — еще дольше; они хотели устроить какую-то жизнь на иностранный манер без больших трат и с сохранением всех русских удобств. Жизнь не устраивалась, оттого ли, что они не умели сладить, оттого ли, что помещичья натура брала верх иностранными привычками? Хозяйство было общее, именье нераздельное, огромная дворня заселяла нижний этаж, все условия беспорядка, стало быть, были налицо» (Герцен А. И. Былое и думы. С. 17).

В качестве примера можно привести объявленный Ф. В. Ростопчиным перед сдачей Москвы сбор вооруженных граждан для реализации его идеи священной народной битвы. Собралось несколько десятков тысяч москвичей. Хорошо, что их распустили, иначе военачальник любого ранга, понимающий тот реальный вред, который они, как сборище гражданских лиц, без сомнения, нанесли бы армии, приказал бы их разогнать. И окалался бы абсолютно правым. (О противоположном мнении и защите этой идеи см.: Горностаев М. В. Ф. В. Ростопчин и М. И. Кутузов: взаимоотношения двух главнокомандующих в 1812 году// Эпоха наполеоновских войн: люди, события, факты. М., 2003. С. 31, 35—36)

Как писал В. Г. Белинский «В двадцатых годах текущего столетия русская литература от подражательства устремилась к самобытности: явился Пушкин». (Белинский В. Г. Сочинения Александра Пушкина // Русская литературная критика XIX века. С. 59).

По словам А. И. Герцена: «Сам Александр желал улучшений, но не знал, как приступить к ним» (Герцен А. И. Собрание сочинений в тридцати томах. Т. 7. С. 195).

Не случайно в манифесте от 30 августа 1814 г., выражавшем признательность всем сословиям за участие в Отечественной войне 1812 г., Александр I, несмотря на возражение А. С. Шишкова, на первое место велел поставить воинство, а лишь за тем дворянство (См.: Шильдер Н. К. Император Александр Первый. Его жизнь и царствование. Т. III. С. 256-258).

Как пример приведем мнение декабриста А. М. Муравьева: «Последние годы своей жизни Александр находился во власти смутной меланхолии: болезнь, которую бог иногда посылает сильным мира сего, чтобы смиренно согнуть их под бременем скорби — тем самым преподав величественный урок равенства» (Жордания О. К. Декабрист А. М. Муравьев и его записки «Мой журнал». Тбилиси, 1990. С. 111).

Эту ситуацию в армии очень хорошо прокомментировал генерал И. В. Сабанеев: «У нас солдат для амуниции, а не амуниция для солдата» (Цит. по кн.: Заблоцкий-Десятовский А. П. Граф П. Д. Киселев и его время. Т. 1. СПб., 1882. С. 83.)