— Не спорь лучше. Как ты к людям, так и они к тебе, помяни мое слово. — И с обидной прямолинейностью заткнул своему оппоненту рот: — Тебя послушать, так и тебя пускать-то не надо было. А ты попросился — пожалуйста, живи!..
Может быть, с этого разговора, а может быть, незаметно и раньше убедившись, что Яков по части выпивок не компаньон, Тимофей утратил к нему интерес. Иногда Якову казалось, что вначале Тимофей относился к нему внимательней еще и потому, что просто-напросто присматривался, не поглядывает ли постоялец на его молоденькую жену, возможно, виноват в этом был и сам Яков, как-то неосторожно пошутивший, что женщина, если с ней обращаться грубо, может найти кого и поласковей. Во всяком случае, Тимофей, бывало, за день несколько раз наведывался домой, обычно окликал его. Пропадая с утра до вечера на речке или в лесу, Яков иногда отзывался, иногда — нет; домой он приходил только вечером, в сумерках, не считая обеда, когда семья лесника была в сборе. Клавдия же тем более не могла подать никакого повода даже для малейших подозрений. «Доброе утро», «на здоровье», настороженный, чуть исподлобья взгляд — вот, пожалуй, и все их изначальные отношения после знакомства. Да за жену, вероятно, Тимофей и не беспокоился: возможно, тут действовали свои деревенские законы и понятия, при которых и шутка насчет топора могла быть не шуткой… Так или нет, но в неурочное время показываться дома Тимофей перестал, как и перестал обращать внимание на Якова, словно того и не было.
А с Клавдией Яков постепенно разговорился, как это и должно было случиться, если люди живут рядом, хотя один из них по натуре замкнут, а второй не делает никаких попыток к сближению.
Как-то он вернулся из лесу раньше, чем обычно. Запаздывая с обедом, Клавдия метнулась с крыльца, схватила колун и умело ударила по березовой плахе.
Яков молча отобрал колун, легко развалил плаху надвое.
— Спасибо, — кивнула Клавдия, минуту спустя набрав тонких поленьев, и не упрекнула, а объяснила: — Опять Тимофей забыл.
Радуясь возможности поразмяться, Яков наворотил целую гору дров, рубашка на его плечах взмокла.
— Хватит, хватит, куда столько! — снова выйдя из дому, остановила его Клавдия.
— Пускай сохнут. — Яков опустил колун, вытер лоб. — Не женская это работа.
— В деревне ко всему привыкнешь, — тихонько, не жалуясь, сказала Клавдия. — Разве же его каждый день дождешься?
Молчание было нарушено, Яков поинтересовался:
— Все спросить хочу: сколько тебе лет?
— Мне? — Серые с крапинками глаза глянули на него удивленно и тотчас ушли в сторону. — Двадцать один… скоро будет.
— Это когда же ты замуж-то вышла?
Чистые щеки Клавдии до самых висков порозовели.
— В семнадцать.
— А что ж так рано?
— Ну как рано? — Клавдия помялась, говорить неправду она, видимо, не умела. — Мать схоронили, отец другую привел… Тимофей и посватался. Первый парень на деревне был.
Она неприметно усмехнулась, или, может быть, Якову это только показалось.
— А не скучно тут все время жить?
— Привычно… Да и скучать-то некогда: весь день на ногах. — Клавдия прислушалась, темно-русые брови ее чутко взлетели. — Похож, едет…
И торопливо ушла, захватив еще несколько поленьев.
Скучать ей действительно было некогда. Чуть свет, когда над низиной клубился туман и холодными зернами росы блестели травы, она доила корову; потом прибиралась по дому, стирала, готовила обед, по пятам за ней, требуя внимания, следовала дочка. В полдень, когда зной становился особенно тягучим, просто нестерпимым, всякая жизнь на усадьбе стихала, под вечер все начиналось сызнова — корова, скотина, чай, ужин, посуда… Тимофей помогал ей только тем, что доставлял дрова да с утра привозил с родника в железной бочке воду. Поставленная вначале в тени, а потом оказавшись на самом пригреве, вода вскоре едва ли не кипела, и Клавдии приходилось не один раз сходить и на колодец.
Возвращаясь с речки, Яков помог ей вынести в гору два тяжелых конных ведра. Не зная, куда деть пустые незанятые руки, она шла за ним, от неловкости конфузясь.
— Не заведено у нас, чтоб мужчина воду носил.
— Плохо, что не заведено.
