Пока Яков купался, Тимофей позавтракал и сидел у стола, явно поджидая Якова; от него, с утра пораньше, слегка уже попахивало, глаза довольно блестели.
— Садись, заправляйся, — кивнув на стопку блинов, крынку молока и миску с янтарным растопленным маслом. — Допьешь? Немножко тут от вчерашнего осталось.
— Нет. Спасибо.
— Тогда прикончу уж. — Под столом забулькало; он быстро выпил, заел куском блина, подмигнул. — А силен же ты дрыхнуть! Мы с Клавкой чуть свет на ногах. — Тимофей что-то тянул, медлил и, так как Яков ни о чем не догадывался, выложил наконец впрямую:
— Ты знаешь что? Четыре рубля, что от сдачи вчера остались, — ты дай мне их. Сочтемся при расчете.
— Конечно, конечно. Скажи, сколько надо, — я все отдам.
— Это потом, это ты с ней, — заторопился Тимофей, завидев на крыльце жену. — Ей только молчок, лады?
Проворно сунув в карман деньги, он поднялся, заговорил громко и независимо:
— Ты сейчас куда? В лес?.. Ну и правильно. Погуляй до обеда. В том вон углу ягод этих — прорва!..
Кофточка и белая косынка Клавдии мелькали в раскрытом окне, но из дома она не выходила. Похоже, это она ждала, пока Яков позавтракает, чтобы убрать со стола, а он в свою очередь терпеливо поджидал ее — окончательно договориться об условиях и отдать деньги.
— Хозяюшка!..
Она вышла, вытирая цветным фартуком мокрые руки, поздоровалась.
— Позавтракали?
— Да, спасибо. Очень вкусно! — Взяв инициативу в свои руки, Яков тут же протянул ей деньги: — Это возьмите, пожалуйста. На расходы.
Клавдия приняла деньги, свежие ее щеки до самых ушей зарумянились; оставив зеленую пятидесятирублевую бумажку, она решительно вернула Якову две десятки.
— Хватит, и так много. — И, пряча взгляд, стыдясь того, что говорит, попросила: — Тимофею, если спрашивать станет, ничего не давайте.
— Ладно, — посмеявшись про себя, второй раз за сегодняшнее утро пообещал Яков, хотя просьбы жены и мужа по сути своей не совпадали.
Разговаривая, Яков никак не мог поверить, что стоящая перед ним молоденькая симпатичная девчонка с русыми нахмуренными бровями и маленькими, только природой крашенными губами, — женщина, мать: старше ее самое малое лет на пять, он вдруг почувствовал, как ненатурально звучит его обращение на «вы», да еще это нелепое — хозяюшка, — легко перешагнул через условность.
— Подожди, сейчас я еще тушенку сдам.
Он принес чемодан, намереваясь опростать его в доме, — Клавдия, по-прежнему стоя на крыльце, наклонилась, подставила фартук. И тотчас из-за ее плеча выглянула любопытствующая моська Раи; после бани засохшие ссадины на ее носишке слетели, на их месте остались смешные рябоватые полоски-следы. Яков подмигнул ей — белобрысая головенка немедленно скрылась.
Ну слава богу, как говорят: со всеми деликатными переговорами покончено, впереди — полная свобода и никаких обязанностей!
Не разбирая дороги, Яков забрался в чащу, на первой же полянке лег, раскрыл книгу. Толстенная «Сага о Форсайтах» увлекла его еще дома; за несколько дней он дошел только до половины первого тома, а второй, такой же объемистый, лежал в чемодане. История династии Форсайтов разворачивалась медленно, неторопливо и — по контрасту, что ли, — привлекала Якова. Можно ли жить так теперь? Разве что в такой глухомани, как здесь. Да и то — если ты в отпуске… Как бы из отдаления, со стороны, Яков окинул мысленно свою жизнь — с ежедневными, в несколько сотен километров поездками, собраниями, заседаниями, с кино и пляжем, с горячими спорами, множеством встреч — и присвистнул. Да, темп не тот: по сравнению с теми временами, когда жили Форсайты, жизнь неслась теперь так, что в ушах гудело! Поэтому и тянет человека к морю, на речку, в лес из городов, раскаленных, как железная крыша, — летом и с черным, покрытым копотью снегом — зимой. А тут вон какая благодать!
Отложив книгу, Яков лег на спину, подложил руки под голову.
Безостановочно струилась, текла, оставаясь на месте, высокая синева, тончайше вызолоченная солнцем; врезанная в эту синеву, неподвижно, не шелохнувшись, висела узорная листва деревьев, где-то вблизи трудолюбиво отстукивал тире и точки лесной связист — дятел, тоненько высвистывали синицы, и от этих ненавязчивых естественных звуков зеленое безмолвие было живым, радостным, успокаивающим…
