Ах, Мармеладыч
— святая простота! Как же он слушал, когда Антон читал ему выборки из затертой
книжки (не старой, но затертой, а значит часто бываемой добычей ищущих глаз).
— Это фра
Иероним Савонарола, — пояснил Антон.
Мармеладыч
повертел в руках, с сомнением покачивая головой: мол, не знаю, не читал.
— Игумен
монастыря святого Марка, был повешен, после смерти сожжен, а прах его ввергли в
мутные воды Арно.
— Монах значит,
— оживился Мармеладыч, но, узнав, что монах этот католический, из папской
Флоренции, сник и с сожалением взглянул на Антона.
— Да нет, вы не
спешите, — заволновался тот, — послушайте, как пишет, о таких не признанных
пророках я и говорил вам. Вот это место, например: "Почему же ты все
медлишь, душа моя? Восстань! Не стыдись поучиться у детей и женщин! Не стыдись
пойти по их стопам! Восстань, говорю я, и беги с ними! Ах! Беги от этих
варварских берегов, беги от этого негостеприимного берега, беги из земли Содома
и Гоморры! Беги из Египта и от фараона! Беги из этой страны, где порок
восхваляется, и добродетель подвергается осмеянию, где человек, изучающий
искусства и философию, называется мечтателем, где скромно и честно живущий
называется безумцем, где к добродетельному человеку и верующему в величие Божие
относятся, как к глупцу, где уповающий на Христа становится предметом
издевательства и над тем, кто человеколюбив, все ругаются, как над женщиной!
Беги из этой земли, где тот называется благоразумным, кто грабит бедного, вдову
и сироту; тот считается мудрым, кто думает только о накоплении богатств; тот
благочестивым, кто грабит другого с наибольшим искусством! Нигде ничего не
видно, кроме нечестия, ростовщичества, грабежа, грубого богохульства,
хищничества, содомства и распутства; зависть и человекоубийство, гордость и
честолюбие, лицемерие и ложь, нечестие и беззаконие господствуют повсюду. В
этом мире порок есть добродетель, и добродетель есть порок", — читая,
Антон, нет-нет, поглядывал на Мармеладыча и видел, как меняется его лицо,
испаряются сомнения, даже тень их скрывается в уголках глаз и исчезает совсем.
Как же он слушал! Антон, воодушевленный, чувствовал, как меняется его
собственный голос, очищается, исполняется силой. Он уже не читал, —
декламировал: — "Дети, молодые люди и девицы, убежденные в тщетности
земных сокровищ, бегут от мира и его прелестей. А мы добиваемся этих самых
вещей с такой ревностью, что если бы кто-нибудь увидел нас, то непременно
сказал бы, что мы сделались свиньями Эпикура. Перед людьми мы рассуждаем о
добродетелях, а в глубине наших сердец мы думаем вместе с циниками, что
физическое удовольствие есть наивысшее благо. Ах, какая я несчастная тварь! Что
я делаю здесь? Почему я все еще медлю и откладываю? Не видишь ли ты, что мир
переполнен нечистотой, нечестием и всякого рода беззаконием? Не видишь ли ты,
что глаза народов ослеплены, и сердца народов ожесточены? Не видишь ли ты, что
города и деревни отданы на расхищение разбойников и мародеров?.. Ты, хотящий
хорошо жить: научись мудрости от муравья, от полевой мыши, от кузнечика и от
паука и помышляй о смерти и о том, что тебя ждет загробная жизнь. И если ты
пожелаешь научиться от них, ты будешь хорошо жить и будешь более мудрым, чем
оные немудрые мудрецы… ибо истинная мудрость заключается в памятовании о
смерти", — Антон прервался, захлопнул книгу и тут заметил, как увлажнились
глаза Мармеладыча, прикрыв горько-соленой пеленой наплывшую изнутри вечность.
— Да, так все и
есть, — тяжело вздохнул старик, — так и живем, как скотинка несмышленая,
последняя своя помнить не умеем и не хотим. Слушай, — с надеждой взглянул он
вдруг на Антона, — а может быть и не католик этот фра, может из нашего монастыря?
— Нет, тут
никакой ошибки нет, — пожал плечами Антон и указал на обложку, — Вот, в
предисловии сказано, что был он настоятелем монастыря святого Марка,
генеральным викарием Тусканской конгрегации Доминиканского ордена, а после
смерти Лоренцо Медичи — и самым видным человеком во Флоренции.
— Что ж, —
Мармеладыч вытер тыльной стороной ладони глаза и закивал головой, — тут одно
верно: ин суд Божий, и ин суд человеческий. На вон, я тоже кое-что тебе дам, —
он достал из кармана сложенный вчетверо листок с каким-то отпечатанным
типографским способом текстом, — прочтешь, как время выдастся…
