Это напомнило мне систему халифата в исламском государстве с его трагической кровавой историей.
Я спросил его:
— Каковы полномочия главы государства?
— Он возглавляет армию, силы безопасности, руководит сельским хозяйством, промышленностью, наукой и искусством. Государство у нас владеет всем, а подданные являются в нем работниками, чиновниками, каждый из которых трудится на своей ниве, независимо от того, дворник он или глава государства.
— Разве у него нет помощников?
— Советники и элита, которая его избрала. Но последнее слово остается за ним. Поэтому мы и защищены от хаоса и нестабильности.
Немного подумав, я спросил:
— И он выше любого суда, даже если не прав?!
Впервые он вышел из себя и резко произнес:
— Закон здесь священен!
Перебивая меня, он говорил:
— Посмотри на природу, в ней закон и порядок, а не свобода!
— Но человек — не животное, он стремится к свободе.
— Это заблуждение и зов плоти. Нами было установлено, что сердце человека успокаивается только справедливостью. Поэтому справедливость мы положили в основу порядка, а свободу взяли под контроль.
— Так велит вам ваша религия?
— Мы поклоняемся земле как создательнице человека и кладовой его нужд.
— Земле?!
— Единственное, что она дала нам, — сотворила разум, а он превыше всего.
Он с гордостью продолжал:
— Наше государство — единственное, в котором не встретишь иллюзий и вымыслов.
В душе я долго взывал к Богу. Язычеству Машрика, так же как и Хиры, еще можно найти объяснение, но язычество Амана с его блистательной цивилизацией? Как могут они поклоняться земле? Как может она возводить человека на престол, как может объявлять его божественным королем? Удивительная страна! Как восхищение, так и отвращение достигли предела. Но больше всего меня беспокоило то, что творилось с исламом в моей стране, ибо Султан был не менее деспотичен, чем правитель Амана. Он открыто творил несправедливость, сама же религия была полна заблуждений и суеты. Народ, пораженный невежеством, бедностью и недугами, лишь в несчастье обращался ко Всевышнему.
Этой ночью мне, уставшему, снились беспокойные сны. Взошло солнце праздничного дня. Поскольку это был всеобщий выходной, до захода солнца столица выглядела живой и теплой. Флука повел меня на дворцовую площадь. Дворец оказался несравненным архитектурным шедевром. Он был похож на крепость, стены которой уходили ввысь. Перед ним простиралась огромная территория, которая могла бы вместить несметное множество народа. Мы заняли место в центре. Люди начали прибывать и строиться в ряды по периметру. С огромным любопытством я вглядывался в лица. Сколько же повторяющихся образов — одежда, краски, фигуры! Люди, которых не коснулось обжигающее солнце, могучие и вместе с тем стройные. Лица, несмотря на присущую им в остальное время суровость, расплываются в улыбке, приветствуя праздник. Красота лиц в Халябе, несомненно, более утонченная, но здесь привлекает внимание их схожесть, в глазах читается абсолютное спокойствие и еще что-то неясное, похожее на апатию.
Прозвучал горн, возвещающий о начале празднеств. Из дальнего угла дворцовой площади вышла процессия пышущих молодостью девушек. С розами в руках они прошли в четыре ряда в сторону дворца и остановились у главного входа в две шеренги друг напротив друга. Собравшиеся запели гимн — впечатляюще мощно и красиво одновременно. Толпа, вдохновленная дорогими для всех воспоминаниями, общим пением слилась в единый гармоничный миг существования. Все завершилось бурными двухминутными аплодисментами. Флука взял меня за локоть и прошептал на ухо:
— Глава идет.
Я взглянул в сторону дворца и увидел группу людей, выходящих из темной глубины. По мере их приближения очертания прояснялись. За главой следовала правящая элита. Глава начал обход по периметру, на близком расстоянии обмениваясь со всеми приветствиями. Когда же он проходил мимо меня, нас разделяли всего несколько метров. Я разглядел, что он был среднего роста, чрезмерно полным, с резкими крупными чертами лица. Такими же толстыми были люди из его свиты, и это невольно бросалось в глаза. Мне стало ясно, что глава и его окружение придерживаются особого режима питания, отличающегося от того пайка, который привык получать простой народ. Я представил, какой разговор мог состояться на эту тему между мной и Флукой. Он скажет мне, что в системе Амана есть привилегии, которыми пользуются некоторые члены общества в соответствии со своими достижениями в науке и труде. И неудивительно, что первые среди них — избранный глава и его помощники. Привилегии эти предоставляются в исключительных случаях и не влияют на классовые различия. И, разумеется, они не имеют ничего общего с привилегиями, которые предоставляются целым семьям, племенам и сословиям в других обществах, где царят гнет и разложение. Я действительно не нашел в этом ничего противоречащего закону справедливости государства Аман. И ничто здесь не напоминало происходящего в других государствах, прежде всего в исламском, — той чудовищной и угнетающей разницы в отношении к людям. Мне пришло в голову, что сейчас, как никогда раньше, я смотрю на мир широко открытыми глазами. Да, Аман поставил себе задачу и с точностью ее выполняет. Государство же ислама, провозгласив себе одну цель, с цинизмом, без стыда и зазрения совести преследует другую. Будет ли совершенство найдено в стране Габаль?
