Шейх говорил долго, камня на камне не оставляя от сегодняшней нашей жизни, даже Султан не избежал его гнева.
— Получается, в нас вселился дьявол, а не Божественное откровение, — сказал я.
— Поздравляю тебя с этим заключением! — одобрительно произнес он. — Мудро для твоих лет.
— Что же тогда делать, шейх?
— Ты умен, ответ придет скоро, — спокойно ответил он.
Видно было, что он опытный путешественник. Беседы о странствиях доставляли нам радость.
— Я путешествовал вместе со своим покойным отцом, который водил нас в Машрик и Магриб, — сказал шейх.
— Расскажите, учитель, что вы видели, — нетерпеливо попросил я.
Рассказ его был настолько красочным, что в моем воображении возникали далекие мусульманские страны, а Родина моя показалась мне лишь звездочкой на небосводе, усеянном светилами.
— Ничего нового в мусульманских странах ты не найдешь! — сказал он.
Я вопросительно посмотрел на него.
— У всех у них одинаковые традиции, нравы, склонности. Все они далеки от истинно мусульманского духа. А вот в южной пустыне ты откроешь новые неизведанные земли.
Он пробудил во мне огромный интерес.
— Сразу после смерти отца я в одиночку отправился в путешествие, посетил страны Машрик, Хиру и Халяб. Если бы обстоятельства сложились по-иному, дошел бы до Амана, Гуруба и Габаля. Но караван остановился у Халяба — в Амане вспыхнула гражданская война.
Он бросил на меня странный взгляд и произнес:
— Это языческие страны!
— Спаси, Господи! — воскликнул я.
— Однако ж путь туда и пребывание там совершенно безопасны для чужестранца, ведь и там нуждаются в купцах и гостях.
— Они же прокляты! — снова воскликнул я.
— Посмотреть не помешает, — спокойно ответил он.
— А что же вы сами не попытаетесь повторить это путешествие?
— Обстоятельства и семья заставили меня позабыть главную цель той поездки — страну Габаль.
— Чем же примечательна страна Габаль? — захотелось узнать мне.
— Ее часто называют чудо-страной, — сказал он, вздохнув. — Говорят, нет ничего совершеннее.
— Наверняка многие путешественники писали о ней.
— Ни разу в жизни я не встречал человека, побывавшего там, не обнаружил ни книги, ни заметки о ней, — ответил он с долей сожаления.
— Невероятно, не могу поверить… — произнес я растерянно.
— Тайна, покрытая мраком… — грустно заключил он.
Как любая тайна, она притягивала меня, увлекала в неизвестность, разжигая воображение. Всякий раз, сталкиваясь с недобрым словом или подлым делом, дух мой устремлялся в страну Габаль.
Шейх Магага аль-Губейли продолжал просвещать мои разум и душу, рассеивая вокруг меня мрак и направляя мои желания ко всему самому благородному на свете. Мать день ото дня все больше радовалась моим успехам, привнося в мое воспитание свою любовь и красоту. Она была среднего роста, изящно сложена, а ее кожа сияла прозрачной белизной. Она не скрывала восхищения моей красивой внешностью, но с такой же откровенностью сказала как-то:
— Твои слова часто беспокоят меня!
Я спросил ее о причине, и она ответила:
— Ты видишь только уродливую сторону жизни!
Она не могла опровергнуть мои слова или найти в них преувеличение, но объясняла свою веру так:
— Все создал Бог, и во всем есть мудрость Создателя.
— Я ненавижу невежество и бедность!
Она настаивала:
— Бог требует от нас принимать все с благодарностью.
Я предложил шейху обсудить эту тему. Его позиция была абсолютно ясна — он верил в силу разума и свободу выбора. Однако тихо прошептал мне на ухо:
— Постарайся не волновать мать.
Этому совету я и следовал, движимый большой любовью к ней. И давалось мне это легко — наивность матери была равна ее красоте. А между тем время, отведенное образованию и воспитанию, приблизило меня к концу юности. Небо разразилось дождем, и пролился свет, открывший мне новые горизонты. Шейх Магага аль-Губейли спросил меня:
— Чем ты намерен заниматься в этой жизни, которая только в труде обретает смысл?
* * *
Я стал по-новому смотреть на Халиму Адли аль-Тантави. В детстве я подолгу наблюдал, как она обычно вела своего отца — слепого чтеца Корана. В том же квартале, где стоял наш дом, сияющий, как дворец, находилось их маленькое жилище. Мое внимание главным образом было приковано к ее отцу: худосочному, с закрытыми глазами, с крупным носом, покрытым оспой. Он вызывал во мне и сочувствие, и восхищение. Мне нравился его голос, когда он у дверей своего дома призывал на молитву, делая это по собственной инициативе. В эти напряженные дни я обратил внимание и на девушку, словно заново открыв ее для себя.
