Пушкин — либертен и пророк. Опыт реконструкции публичной биографии - страница 88
Настоящая глава посвящена обсуждению возможного источника пушкинской «маленькой трагедии», который до сих пор не был выявлен исследователями — вероятно потому, что находился слишком близко к мольеровской драме и был в читательском сознании ею заслонен. Мы постараемся показать, что в этом источнике заключены важные для «Каменного гостя» — и притом отсутствующие в драме Мольера — мотивы. Прежде всего выделим эти отличия пушкинского Дон Гуана (далее: ДГ) от мольеровского Дон Жуана (далее: ДЖ).
ДЖ — атеист, не верящий ни во что, кроме того, что «дважды два — четыре, а дважды четыре — восемь» (с. 32)[508]. Но именно потому, что сам он ни во что не верит, его речи и поступки носят не кощунственный, а антиклерикальный сатирический характер и направлены против тех, кто претендует на обладание «истинной верой». Для усиления сатирического эффекта Мольер делает носителями «истинной веры» заведомо сниженные персонажи: Лепорелло или нищего в известной сцене.
Про пушкинского ДГ говорят, что он не атеист, а безбожник («Вы, говорят, безбожный развратитель»[509],) причем подчеркивается его инфернальная природа («Слыхала я; он хитрый Искуситель»; «Вы сущий демон»). Его поступки изображаются как непрерывная цепь кощунств. Так, Лепорелло видит кощунство в стремлении Дон Гуана овладеть вдовой убитого им командора:
Лауру поражает готовность Дон Гуана заняться любовью при мертвом: «Постой… при мертвом… что нам делать с ним?» Дона Анна удивлена признанием Дон Гуана, сделанным у могилы: «О боже мой! И здесь, при этом гробе! Подите прочь»; да и все поведение Дон Гуана в целом выглядит для нее кощунственным в монастырских стенах: «Подите — здесь не место Таким речам, таким безумствам».
Как атеист ДЖ не боится «гнева Небес»; поэтому, например, он потешается над Доной Эльвирой, когда та угрожает ему гневом «неба» («Слышишь, Сганарель? Небо!») и в ответ слышит созвучное: «Не на таких напали, нам-то это хоть бы что!» (с. 17). У Мольера статуя приходит дважды, чтобы предостеречь ДЖ, дать ему возможность поверить и раскаяться.
У Пушкина сцены предостережения отсутствуют: пушкинский ДГ и так понимает, с кем он «шутит». Статуя приходит к Дон Гуану единожды — с тем, чтобы сразу покарать его. Такая развязка обусловлена, в частности, тем, что ДГ признается в отсутствии у него и малейшего раскаяния:
Мольеровский ДЖ всегда и всех обманывает, и в этом отношении он настоящий «плутовской» герой. Об истинности его чувств по отношению к соблазняемым им женщинам не приходится говорить, но у него и нет желания, чтобы ему верили. Его интересует лишь конечный результат его усилий — количество и разнообразие соблазненных им женщин.
Пушкинский герой всегда «искренен», то есть создает у окружающих впечатление, что сам верит тому, что говорит. Можно сказать, что умение убедить женщину в искренности его чувств — важнейшее оружие его любовного арсенала. Сила влияния ДГ на женщин и проявляется в том, что он заставляет их верить себе вопреки всяким колебаниям и очевидности. Так он преодолевает недоверие Доны Анны, усомнившейся в его признании в любви и в особенности в том, что он никого до нее не любил, и Лауры, высказавшей сомнение в том, что, очутившись в Мадриде, он первым делом отправился к ней. Новизна пушкинского ДГ по отношению к мольеровскому прототипу в том и состоит, что это «искренне влюбленный» ДГ.
Пытаясь завоевать любовь Доны Анны, ДГ не оспаривает своей репутации губителя женщин и объясняет причину того, почему его любовь к Доне Анне должна рассматриваться как единственная и первая в его жизни, «любовью к добродетели».
