Тут я вспомнил две длинных иглы из светлого дерева, которыми были заколоты волосы Полины, когда она занималась любовью на мне.
— Это был наш символ покруче трусиков, — продолжал он печально.
И я услышал рассказ о том, как за ним пришли полицейские между китайскими блинчиками и свининой-лаке. Он отдал свои палочки Полине, сказав ей, чтобы поела за двоих: это недоразумение, к десерту он вернется.
— Все время, пока я был в тюрьме, она носила их как заколки для волос, сама мне говорила, — с горечью подчеркнул он.
— Но теперь ты на свободе, это уже никакой не символ.
— Все равно. В такой день, как сегодня, и когда я в зале, она могла бы выйти с палочками. Нет? Для меня.
— Максим… Все-таки не ты герой этого праздника.
— Да знаю я… Несу чушь, не обращай внимания, дурак я.
И он осушил седьмой или восьмой бокал шампанского, которое разносили на подносах.
— Она с ним, как ты думаешь? — снова заговорил он, сверля ледяным взглядом Супермена-младшего.
— С какой стати? — проскрежетал я. — Он красив, хорошо воспитан, умен — что у них может быть общего?
— У меня ум за разум зашел. Он, должно быть, гей. Вот ты бы назвал свою кралю «биномом»?
— Нет, но я-то литератор.
— Я хочу удостовериться.
И не успел я его удержать, как он метнулся к лауреату, беседовавшему с Полиной и двумя профессорами в ярких мантиях.
— Вернуай — произносится Вернуй? — выпалил он, развернув его к себе лицом.
— Прошу прощения?
— Улица есть в Париже — пишется Тремуай, а произносится Тремуй. Вы не родственники?
— Насколько я знаю, нет, — добродушно протянул бином.
— Пересмотри свое генеалогическое дерево, Рикетт, тебе ветви не хватает.
— Меня зовут Эмерик, мсье. Не надо феминизировать, мне это не нравится.
— Да ну? Ты не любишь гомиков?
— Я не брошу в вас камень, но не считайте свои наклонности нормой.
Полина повернулась ко мне, паника смешалась в ее взгляде с укоризной. Я пришел на выручку Максиму, сказав, что он бельгиец. Первое, что пришло мне в голову, чтобы уйти от скользкой темы.
— Максим Де Плестер! — рявкнул он в подтверждение прямо в лицо предполагаемому сопернику.
— Валлонская знать? — осведомился тот с насмешливой почтительностью.
— Нет, фламандское быдло. Нарываешься, Вернуй?
— Sorry, — извинилась Полина перед двумя киберпрофессорами, которые, приветливо улыбаясь, пытались постичь поведение Frenchies[25].
Она взяла нас обоих под локти и увела из шатра.
— Меня все это достало не меньше, чем вас, мальчики, но это мой университет и мое будущее. Ясно? — Указав на яблочно-зеленого и малиново-розового, она пояснила: — Вот он разработал шпионские программы, а она — крупнейший в мире специалист по прослеживаемости алгоритмов. Они мои научные руководители, так что дайте мне делать дело, а я приду к вам в Рьюли-Хаус в девять часов. Приготовьте праздничный стол, я сегодня ужинаю с вами. И поэтому сейчас прощаюсь. Вуе.
Она повернулась на каблуках, взметнув тогу, приоткрывшую восхитительные ножки. А мы, два дурака, стояли, глядя, как она возвращается к светилам планеты Веб.
— Мы карлики, — тихо сказал Максим.
— Но в нас есть своя прелесть. Вот тебе и доказательство.
— Ладно, пошли затоваримся.
Он обнял меня за плечи, и мы, покинув университетский мир, вернулись к цивилизации.
* * *
Ровно в девять внизу нашей подвальной лестницы раздался звонок.
— Черт, она слишком рано! — всполошился Максим, сражавшийся с майонезом, который так и норовил свернуться.
Напуганные флуоресцентными цветами английской пищи, мы в конце концов купили трех замороженных омаров, и теперь они томились в кастрюльке с маргарином. Я вынул руки из огуречного салата, где пытался отыскать крышечку от бутылки с уксусом, и пошел открывать Полине.
На ней было узкое шелковое платье сиреневого цвета, в руках бутылка бургундского. Готовый вот-вот рассыпаться узел волос был скреплен китайскими палочками. Она легонько поцеловала меня в губы.
— То-то Максим будет рад, — сказал я невпопад, силясь совладать с волнением.
— Японский бог, мать их за ногу, я понимаю Столетнюю войну! — отозвались эхом стены кухни.
— С ним… все в порядке? — встревожилась она, красноречиво прищурившись.
