IV
Надо сказать, когда мать задевала меня за живое, я начинал проклинать ее про себя до такой степени, что сосредоточиться на чем-то другом был уже просто не в состоянии. Она ведь старалась ограничить мою свободу, а я этого терпеть нет мог. Но в результате, конечно, зря тратил энергию, а заодно сам еще себя загонял — в дополнительные рамки, — в мыслях.
За следующий час я не прочитал ни строчки (ну или, может быть, одну-две) — все сидел под деревом, смотрел на книгу, и то и дело во мне вскипала ярость, и в ушах звенело от материных слов: «Ну и нечего расстраиваться… новую построите, если так уж надо будет… ну и нечего расстраиваться… новый напишешь, если так уж приспичит… нечего расстраиваться… нечего… расстраиваться».
«Когда же это кончится?.. Все — надо писать новый детективный рассказ, — решил я, в конце концов, — …но у меня ведь нет сюжета. Вот черт!»
Да, что правда, то правда, — сюжета не было, но, так или иначе, это были полезные мысли: позже, когда сюжет «подослали» обстоятельства, я уже пребывал во всеоружии. И обстоятельства будут такой силы, что я даже примусь не за рассказ, но за роман.
Я сходил в дом, принес Мишкины экю и, положив купюры в развернутую книгу, до самого обеда занимался тем, что любовался на них… …………………………………………………………………………………
…………………………………………………………………………………………
Мишка объявился после обеда, когда я, и правда уже забеспокоившись, отправился к Ольке, — хотел заручиться ее поддержкой в поисках. И вдруг обнаружил, что она играет в карты возле своего домика — не с Мишкой, но с Сержем, Пашкой и Димкой. Ничего особенного — они часто так сидели, но все же от меня не ускользнуло, что они будто бы еще что-то пережидают, или даже вернее будет сказать: «стараются убить время».
Прежде чем, постучавшись в калитку, объявить о своем присутствии, я расслышал обрывки разговора — они обсуждали ограбления. (При этом Димка в разговоре не участвовал: восторженное выражение на его лице достигало попросту безмерной степени, если он садился за карты, и никакая, даже самая любопытная и животрепещущая тема, не способна была уже отвлечь его; играли они в «дурака», и он был только и занят тем, чтобы не остаться).
— Мне моя бабка знаешь, чего рассказала? — говорил Серж, — она ж у меня все знает — ха!.. И с нее бывает толк, оказывается. Так вот, ты в курсе, да, что Перфильев приходил на наш проезд и в сером доме смотрел?
— Ну слышала, конечно, и что? Он грабителей там искал? — спросила Олька.
— Не грабителей, а наводчиков. Слышала о наводчиках?
— Ну слышала.
— А знаешь, кто, оказывается, выяснил, что у этих грабителей есть еще и наводчики?
— Нет. И кто же? Перфильев?
— Его жена.
— Жена?
— Точно, жена, — сквозь решетку деревянной калитки я видел, как Серж с хитрющим видом выставил вперед указательный палец.
— А она-то как об этом узнала?
— Очень просто, — и Серж вкратце рассказал Ольке, как жена Лукаева увидела возле дома на третьем проезде («на этом же проезде, как ты помнишь, молоканка живет»), — какого-то паренька, он все ошивался, высматривал, а ей сказал, что друга своего ждет.
— И ты говоришь, жена сторожа пошла спросить у молоканки, кто живет в том доме? — сказала Олька, когда Серж закончил.
— Точно. Оказалось, какой-то сумасшедший старик. Никакого детского населения. Так что вот откуда ниточка о наводчиках.
— От жены сторожа!
— Да. И от молоканки.
— Это твоей бабушке сам Перфильев рассказал?
— Нет. Перфильев рассказал Лукаеву, а он уже — моей бабке. Терпеть не могу, когда она начинает всякую ерунду пороть, но на сей раз она правду говорила — это я понял. Кстати, Лукаев уже уехал. Ты знаешь?
— Ну конечно знаю!
— Сломал «верхотуру» и уехал, — раздумчиво проговорил Серж и причмокнул губами.
— Так почему он все же это сделал? — осведомился Пашка.
— Ты о «верхотуре»?.. Чтобы отомстить за то, что Макс кинул по дому. Лукаев действительно чокнутый! — Серж повернулся к Ольке, — а ты была права, что он не отступит.
— Когда я такое говорила?
— Вчера.
— Вчера я сказала Максу и Мишке: «теперь будете расхлебывать самостоятельно».
— Ну.
— Вот именно: это, а не то, что ты сказал.
