Панину не хотелось вспоминать о громадном численном перевесе турок в битвах с Румянцевым и ещё меньше — о своих потерях.
«Война без убиенных не бывает... Прости, Господи», — мысленно покаялся он.
* * *
Сентябрь 1770 г.
В начале месяца Румянцев получил из Петербурга специальный пакет с письмом к великому везиру, «проэктированным» императрицей, с предложением о мирной негоциации. Пётр Александрович обратил внимание, что письмо адресовалось не на имя Мегмет-паши, сменившего Халил-бея, которому султан Мустафа не простил летних поражений, а на должность — великому везиру. (В Петербурге опасались, что, пока письмо дойдёт, у турок опять могут произойти перемены).
Румянцев отправил в турецкий лагерь секунд-майора Петра Каспарова. Тот вскоре вернулся с ответом Мегмет-паши.
Поблагодарив за послание и не высказав ни единого слова в пользу переговоров, паша указал, имея в виду Обрескова, что раз «помянутый министр задержан был по нашим законам и древним учреждениям, то для рассуждения и посылки его в ваш лагерь, также и для склонности вашей к миру, нужно было, чтоб послал я содержание письма вашего к его высокому величеству, высочайшему и страшнейшему императору, моему милостивейшему самодержцу и государю».
Румянцев повертел в толстых пальцах лист, спросил недоумённо:
— Так он послал человека к султану или нет?
— При мне не посылал, ваше сиятельство, — чётко ответил Каспаров.
— Не хотят замирения?
— Я бы не сказал... По разговорам, что довелось там слышать, я сужу так: народ турецкий, многие янычары желают мира, но султан и некоторые его приближённые упорствуют.
— На французов, что ль, надеются?.. Хм-м... Ну тогда подождём, пока наше оружие убедит султана!..
* * *
Сентябрь — октябрь 1770 г.
Конец сентября выдался холодным и дождливым. В бендерском лагере — до сих пор палаточном — солдаты нещадно мёрзли: сырые дрова горели плохо и тепла почти не давали, промокшие мундиры сушить было негде. В госпитальных палатках не хватало мест, лекарства иссякли, поэтому лекари наливали захворавшим чарку водки и отправляли назад в роты. Стремясь сохранить полки боеспособными, Панин приказал генералу Гербелю отрыть землянки. Но больных меньше не стало.
Панин собрал генералов на совет и хмуро объявил:
— Мы понесли изрядные потери. Материальная часть вся пришла в расстройство. Никаких наступательных действий армия более производить не может, ибо сил на это всё равно не хватит... Я принял решение отвести полки на винтер-квартиры... В крепости я оставлю гарнизон: три тысячи пехоты, четыре эскадрона гусар и пикинёр и три казачьих полка... Лучшие турецкие пушки со стен снят: Остальные будут подмогой гарнизону, коль турки попытаются отбить Бендеры... Местных жителей отпустить, а пленных турок поведём с собой... Вы, господин генерал. — Панин посмотрел на Эльмпта, — выделите два батальона для конвоирования...
6 октября пехотные и кавалерийские полки, артиллерия, обозы, пленённые турки двинулись на восток: 1-я дивизия генерал-поручика Ивана Ренненкампфа шла к Кременчугу, 2-я — Эльмпта — к Полтаве...
Перед тем как армия покинула бендерский лагерь, к Панину прибыли ногайские депутаты, готовые отправиться в Петербург для вручения Екатерине грамот об отторжении орд от Порты.
Когда переводчик Дементьев принёс русский текст грамот, Панин, едва взглянув на бумаги, сразу отверг его: текст был составлен не по надлежащей форме и без полного титула Екатерины[14]. Панин вызвал Веселицкого.
— Негоциацию надобно завершить положенным формалитетом! — сказал он строго. — Чем быстрее мы объявим во всеуслышание об отторжении едисанцев и буджаков и закрепим сие необходимыми церемониями и актами, тем большее смятение посеем среди крымцев, упорствующих ещё в своей верности Порте. Последнее особенно важно, ибо депутаты утверждают, что джамбуйлуки и едичкулы имеют то же намерение и вскоре последуют по проторённой дорожке... Правда, эти сволочи составили прошение совершенно возмутительно и непочтительно! Вы видели?
— Для сих диких и степных народов приличное обхождение не свойственно по самому образу существования... Но вряд ли, ваше сиятельство, оный недостаток следует за вину им ставить, — уклончиво заметил Веселицкий.
