— Ему можно верить?
— Раньше я знавал каймакама как человека осторожного, но верного слову, — ответил ага.
Веселицкий, конечно, не поверил Якубу, но, подумав, достал из портфеля папку, вынул из неё несколько больших листов, густо исписанных ровными строчками, протянул эмиру.
— Сделаем так... Это копии манифеста его сиятельства к крымскому народу. В них объявляется, что вступление доблестной российской армии в Крым предпринимается противу обоюдного вероломного неприятеля — Порты Оттоманской, сей полуостров и народ, в нём живущий, силой и коварством поработившей. Армия исторгнет из турецких рук находящиеся здесь крепости и избавит жителей от несвойственного ига. Его сиятельство предлагает крымскому народу последовать примеру ногайских орд и возвратиться к природной своей вольности!.. О турках же он сам позаботится, — усмехнулся Веселицкий. — Раздашь копии знатным мурзам! Но тем, мнение которых уважаемо. Пусть они понудят хана и правительство подписать просьбу о протекции.
Эмир-хан взял протянутые листы, скрутил в трубку, сказал повинным голосом:
— Весь народ и многие знатные мурзы готовы были отторгнуться от ненавистной Порты. Но опасались это сделать ранее, потому что хан смертью грозил за предательство.
— Это не предательство! — сверкнул глазами Веселицкий. — Всё, что делается на благо собственного единокровного народа, не может быть предательством.
Эмир торопливо закивал:
— Да, да, теперь, когда русское войско разбило хана и тот сбежал, мне будет легче уговорить мурз к отторжению.
Веселицкий, набивавший трубку табаком, замер.
— Куда сбежал?
— Когда войско пошло на штурм, — словоохотливо объявил Эмир, — хан сказал мне, что поедет в Балаклаву.
— Готовить нападение?
— Оттуда, из Балаклавы, один путь — в Порту... Или в Румелию... И коль он уедет, народ быстро от него отречётся в пользу России.
— Сам народ ничего не может, — возразил Веселицкий, раскуривая, причмокивая, трубку. — Стаду нужен пастух, народу — хан... Но твоя откровенность и усердие похвальны! Иди, уговаривай!.. А потом пришлёшь нарочного с письмом, ежели сам не возвернёшься. Справишь дело — получишь награду!
Эмир-хан благодарно затряс головой и заискивающе попросил представить его Долгорукову, чтобы рассказать о своей миротворческой миссии.
— Его сиятельство весьма занят, — холодно изрёк Веселицкий, дохнув на каймакама сизым дымом. — Представлю, когда весть добрую принесёшь.
Эмир пообещал вернуться с ответом через пять-шесть дней.
Ожидая, пока подсохнет дорога, ведущая от Перекопа в центр Крыма, армия простояла почти весь день и лишь в четыре часа после полудня несколькими колоннами, спрятав между ними обозы, двинулась в сторону Солёных Озёр. Пройдя за пять часов двадцать пять вёрст, полки остановились на ночлег у деревни Ахтам, все жители которой сбежали ещё несколько дней назад вместе с отступавшими из Op-Капу турками и татарами.
С утра опять зарядил дождь, мелкий, нудный. Долгоруков надеялся, что он не будет затяжным, но время шло, дождь продолжал поливать степь, и в два часа дня, потеряв терпение, Василий Михайлович приказал бить генерал-марш.
Покинув Ахтам, колонны снова двинулись на юг.
Вскоре дождь усилился. По небу, раздирая тучи огненными разводами, судорожно метались молнии, воздух дрожал от могучих раскатов грома, потоки воды обрушились на покорно притихшую степь.
Тяжёлые обозы мигом увязли в грязи, отстали от пеших и конных колонн. Ближе к полночи, пройдя тридцать одну версту, совершенно выбившаяся из сил армия вошла в лагерь у деревни Шокрак.
Долгоруков, закутавшись в плащ, вылез из кареты, хлюпая сапогами по лужам, прошёл в приготовленный для него дом. Выпив водки, переодевшись в сухое платье, он, хмурясь, выслушал доклады командиров колонн.
Доклады были неутешительные: вся артиллерия и обозы, растянувшись на несколько вёрст на разбухшей дороге, намертво застряли в непролазной грязи.
Василий Михайлович обматерил офицеров и приказал объявить растаг.
Весь следующий день армия отдыхала, участливо наблюдая, как в деревню вползали измученные упряжки, натужно тащившие орудия, понтоны, возы с инженерным и прочим имуществом.
