В полночь пехотные батальоны, построенные в штурмовые колонны, двинулись к крепости. Им удалось подойти совсем близко, прежде чем турки подняли тревогу.
— Ура! — крикнул Траубе и, держа наперевес ружьё, первым побежал к ретраншементу.
— Ура-а! — дружно откликнулся батальон, ринувшись за командиром.
— А-а-а... — донеслось с левого фланга, где в атаку на баррикаду пошёл батальон Раевского.
Гулко бухнули русские батареи. Единороги, не меняя зарядов и прицелов, с четырёх залпов разметали бомбами бревенчатый палисад. Янычары упорства в обороне не проявили — в панике побежали, бросив оружие, убитых и раненых. Бежали и с баррикады. Татарская конница в бой не вступила — первой помчалась подальше от крепости. В погоню за отступавшими поскакали эскадроны Прерадовича и казаки Бурнашева...
* * *
18—21 июня 1771 г.
Долгоруков проснулся рано, в пятом часу. Ливший всю ночь дождь прекратился, пропитав воздух сыростью и холодом. Пытаясь согреться, Василий Михайлович долго ворочался на скрипучей раскладной кровати, затем откинул стылое одеяло, встал, сунул босые ноги в ночные туфли, надел поверх длинной рубашки красный атласный шлафрок и вышел из палатки.
У входа, привалившись к полотняной стенке, натянув на себя попону, спал один из двенадцати его денщиков.
Долгоруков пнул попону ногой:
— Спишь, скотина!
Денщик вскочил, оторопело закрутил головой, растирая грязными кулаками слипшиеся глаза.
— Экий ты мерзавец! — сплюнул князь, глядя на помятое, заспанное лицо солдата. — Под арест захотел?.. Буди поваров!
Денщик, подхватив попону, побежал к обозу командующего.
Затянутое серой пеленой небо нависло низко и мрачно. Лёгкий ветерок доносил с Сиваша осточертевшую солёную вонь. Из палаток лениво выползали солдаты в мятых-перемятых мундирах, потягиваясь, подсаживались к едко дымившим кострам.
«Денёк-то дрянь будет, — подумал Василий Михайлович, поплотнее запахивая шлафрок. Он обхватил руками бока, крепко потёр их, разогревая тело, снова глянул на измокшую степь. — Дороги, поди, и к вечеру не просохнут...»
Отправив вчера из Op-Капу деташемент генерал-майора Петра Броуна на завоевание Кезлева, Долгоруков с главными силами покинул крепость, двинув армию на Кафу — главный оплот турок на полуострове. Но едва колонны успели пройти каких-нибудь десять вёрст, как хлынувший ливень заставил их остановиться.
...Василий Михайлович ещё раз обозрел небосвод, шумно вздохнул, вернулся в палатку.
После завтрака адъютант доложил, что в лагерь прибыл Эмир-хан и просит аудиенцию.
— Мне до побитых татар дела нет, — отрезал недовольно командующий. — Отправь его к Веселицкому!..
Пётр Петрович Веселицкий к началу похода был отозван из комиссии Щербинина в Главный штаб, догнал армию за Александровской крепостью и весь путь проскучал в обозе. Сведущий в крымских делах, приложивший руку к отторжению ногайцев, он был нужен Долгорукову в предстоящих — после изгнания турок — переговорах с татарами.
...Эмир-хан долго кланялся канцелярии советнику, затем сказал, что самовольно покинул Op-Капу и приехал к русскому паше с предложением.
— Ну самовольство твоё простительно — крепости-то уже нет, — усмехнулся Веселицкий. — Там теперь наш комендант!
— Для хана и крымского правительства я ещё каймакам, — несмело возразил Эмир. И после паузы добавил: — Я в Крыму человек известный. Мог бы посодействовать вам.
— В чём посодействовать?
— До меня дошли слухи, что ваша королева думает сделать Крым независимым.
— Слухи?.. Это не слухи, милейший! Неужто тебе не ведомо, что ногайцы уже стали таковыми, отдавшись в протекцию?
— Я знаю о ногайцах... Я неточно сказал.
— А как надо?
— Если вам угодно, я готов поехать в Карасувбазар и уговорить знатных мурз последовать примеру орд, — с поклоном ответил Эмир-хан.
«Сбежать хочет, — быстро решил Веселицкий. — А меня за дурака принимает».
— Русский начальник беспокоится, что я не вернусь, — прочитал его мысли Эмир. — Напрасно... Я сделал свой выбор и назад не отступлю!
Веселицкий повернул голову к Якуб-аге, переводившему беседу, спросил по-русски:
