После завтрака Утя Тиктамунка и Валя Бисянка, в новых, гладко выутюженных синих юбках и кремовых блузках и, конечно, с красными галстуками, подошли к памятнику погибшим воинам, отсалютовали по-пионерски и, подняв с земли лейки, еще с вечера наполненные чистой водой из Тумнина, принялись поливать цветы на клумбах. Обелиск, окруженный решетчатой оградой, утопал в зелени и в цветах. Здесь росли стройные, молодые сосенки, и девочки снимали с игольчатых веток тополиный пух, занесенный сюда ветром из тайги. В нише, устроенной на лицевой стороне обелиска, где стоял портрет Кирилла Батума в массивной раме, обвитой крепом, до позднего лета не увядали ландыши в банках с водой. Девочки подмели узкие дорожки между клумбами, посыпали их золотистым песком и вышли из садика.
А солнце подымалось все выше над тайгой, и еще светлее стало в долине.
Взлетел на ветку яблони ручной коршун и, расправив свои подрезанные крылья, отряхнулся от росы. Из-под ирисов вылетели галки и, сев поодаль от коршуна на ветку лесной груши, закричали, прося есть.
Я вернулся домой и стал приводить в порядок свои путевые записи; за время, прожитое мною в Уське, у меня накопилось столько впечатлений, что их уже невозможно было носить только в памяти. Мне еще хотелось пройти на ульмагде к протоке Худями, где у места впадения ее в Тумнин, словно мост, соединивший оба ее берега, лежала на воде широкая оранжевая полоса, которая не теряла своего цвета весь день и лишь в вечерних сумерках тускнела. Сколько раз, поднимаясь по горной тропе, я любовался издалека этой причудливой полосой, и все никак не удавалось мне побывать в устье Худями. Править ульмагдой я не умел — этим искусством владели только орочи да Николай Павлович, а они постоянно были заняты другими делами, и некому было пройти со мной вверх по Тумнину. А сегодня как раз выдалась такая возможность. В полдень я собрался было в плавание и уже вышел на берег, где в ульмагде ожидал меня ороч, но тут окликнул нас Николай Павлович.
— Я думаю, вам интересно будет остаться, — сказал он. — Сегодня у нас большой день. Будем подписывать Стокгольмское воззвание.
Ороч, поняв, что эти слова относятся в равной мере и к нему, вылез из ульмагды, наполовину вытащил ее из воды и привязал к колышку, специально для этого вколоченному в береговой скат.
— Завтра пойдем к Худями, — сказал он, успокаивая меня. — Наверно, большое деле есть?
— Дело большое и важное! — ответил Николай Павлович. — Будем подписывать Воззвание против войны. Понятно?
— Понятно, конечно, — подумав, ответил он. — Совсем худое дело война.
Это был пожилой охотник с очень загорелым, почти темным, морщинистым лицом и с седеющей бородкой. Когда он говорил, то кивал головой в такт своим словам и, высказав их, в ожидании ответа немного склонял голову набок. Звали его Иваном Ивановичем Сеченкой, и жил он в крайнем доме, на самом берегу реки, потому что одним из последних, лет десять тому назад, переселился в Уську. Я часто гулял у его дома, и каждый раз он выходил мне навстречу, и мы оба садились на ствол тополя, из которого начали когда-то выдалбливать лодку, но, видимо, обнаружив какие-то дефекты в нем, так и оставили на берегу. Сеченку-то я и подговорил отправиться со мной на Худями.
— Однако думаю так, — сказал он и закивал головой. — Думаю, если все добрые люди, какие есть, против войны писать будут, то худым людям конец скоро придет. Добрых людей всегда, конечно, много больше. А худой человек, он, все равно как волк, злой, конечно, однако не шибко сильный.
У него погасла трубка, и, не вынимая ее изо рта, он положил в нее щепотку табаку, придавил пальцем и снова ее зажег.
— Ну, в клубе увидимся, Иван Иванович, — сказал я ему и уже хотел было уйти, но он задержал меня:
— Завтра пойдем к Худями. Сегодня, видишь, большое дело есть. — И, взяв весло и шест, он зашагал к дому.
...Был уже седьмой час, когда орочи стали собираться в клуб. Солнце заметно переместилось — от Солнечной сопки к Северной, — и на горизонте появились первые блики вечерней зари.
Люди шли, празднично одетые — молодежь в новых костюмах и шелковых платьях, а пожилые, особенно старики и старухи, в своих национальных расшитых одеждах.
