— Спасибо, друзья мои. Какая чудесная работа! Кто же это сшил?
— Ефросинья Ауканка, помнишь?
Арсеньев долго рассматривал унты, особенно орнамент, вышитый разноцветными нитками, и, растроганный, пожал руку Александру Лазаревичу.
— Как Трофим Акунка поживает? Тот, который ходил за мной на Хуту.
— Пока живет. Верно, худой стал. Ноги болят. Ходить совсем плохо может.
— Жаль, хороший человек, — заметил Арсеньев.
— Ничего, конечно! — согласился Намунка.
Принесли самовар. Михаил Намунка отодвинулся от него подальше.
— Шумит, ровно Амба, — сказал он.
Арсеньев разливал чай. Зная, что орочи не привыкли пить из стаканов, он налил себе чай в блюдце и осторожно поднес к губам. То же самое сделали Александр Лазаревич и Тихон. Михаил Намунка никак не мог сладить с блюдцем и чуть было не уронил его себе на колени.
— Так вот, друзья мои, — заговорил Арсеньев. — Письмо ваше и с ним свою бумагу я представил в Краевой исполнительный комитет, Большим советским начальникам.
Через неделю было принято решение послать на Тумнин инструктора. Он уже выехал. Зовут его Иванов Василий Иванович. Высокий мужчина, с усами, — Арсеньев показал, какие у инструктора большие усы. — Жалко, что вы с ним разъехались.
— Э-э-э, худо, — протянул Михаил Намунка. — Ульмагду где возьмет? — И он рассказал Арсеньеву, где была спрятана ульмагда, на которой они плыли по Хунгари.
— Зачем ульмагда ему? — удивился Арсеньев. — Товарищ Иванов поехал поездом до Владивостока. Оттуда на пароходе пойдет до Хади.
— Только один мужчина выехал? — спросил Тихон. — Мало, однако. Надо просить много людей в стойбище. Доктора надо, учителя тоже надо. «Интеграл», конечно, тоже...
— Все будет, все будет, — перебил его Арсеньев. — Товарищ Иванов на месте посмотрит. Подсчитает, что нужно. Советская власть, новый закон Ленина все дадут орочам. — И, обращаясь к Александру Лазаревичу, сказал: — Наши экспедиции не зря через перевал ходили. Придет время, и там, где шумела тайга, где были скалистые сопки, вырастут новые города и села. Проложат железную дорогу. На Тумнин пойдут поезда... Верно?
Орочи переглянулись.
При больших керосиновых лампах никто не заметил того, что на дворе уже стало светать. Владимир Клавдиевич подошел к окну, отдернул занавеску и посмотрел на улицу. Поднялись и орочи.
— Все будет! — мечтательно повторил Арсеньев и провел ладонью по лбу. — Советская власть не только пробудит край, она даст новую жизнь всем народностям, живущим в нем. Русские люди помогут орочам, удегейцам, нанайцам подняться из тьмы к свету. Они поведут их за собой по новому, счастливому пути.
Быть может, в эти минуты в голове Арсеньева рождались мысли о будущем любимого края. Быть может, он уже представил себе, как произойдет то, о чем он говорил сейчас орочам. Ведь он лучше многих других знал этот край. Он отдал ему тридцать лет своей жизни, исходив его вдоль и поперек. Он верил, что не за горами время, когда совсем по-новому зашумит тайга на берегах Хунгари и Анюя, Тумнина и Хуту, где однажды осенью его экспедиция чуть не погибла. И если бы не орочи, не Трофим Акунка, не Александр Лазаревич Намунка и другие, не жить бы ему теперь, не ходить бы по этой комнате, не встречать бы дорогих гостей, не думать о будущем...
Все это подробно и долго рассказывал мне Тихон Иванович в больничной палате. Многое, конечно, было им позабыто. Но и то, что сохранилось в его памяти от тех лет, было необыкновенно интересно.
— Сколько дней вы добирались из Уськи до Амура? — спросил я.
Подумав немного, он сказал:
— Двадцать пять дней, однако. Теперь, конечно, поезд совсем быстро идет.
— По расписанию — семнадцать часов, — подсказал Николай Павлович.
— Когда товарищ Иванов приезжал, орочи стали жить хорошо, — сказал Тихон Иванович и с гордостью добавил: — Когда Николай Павлович после приехал, мы стали жить еще лучше.
— Что вы, что вы! — замахал руками Николай Павлович. — Разве можно так говорить, Тихон Иванович!..
— Прости, Николай Павлович, я правду сказал! — И Акунка потянулся за папиросой.
Внимательно слушали Тихона Ивановича в Палате. С нескрываемой завистью глядели, как он курит, выпуская кольцами густой дым. Только старый Мулинка, простывший на рыбалке, лежал спокойно, не шевелясь, изредка покашливая. Вошел врач.
