— Много не буду! — ответил он, когда Николай Павлович сказал ему, что курить в палате не следовало бы.
Больные, лежавшие на койках вдоль стен, сказали, что дым вовсе им не мешает, — пускай Тихон Иванович курит, сколько ему хочется.
Старый ороч с большим усилием приподнялся на локтях и слабым голосом спросил:
— Не знаешь, Николай Павлович, горбуша пошла? Ей, однако, ходить пора!
— Ждем, Михаил Петрович; может быть, ночью и пойдет. — Николай Павлович был в курсе всех колхозных дел.
— Теперь болеть очень худо, — произнес старик. — Горбуши много ловить надо.
Михаил Петрович Мулинка, один из старейших рыбаков колхоза, заболел перед самой путиной. Его продуло на море, но оп долго крепился, не хотел ехать в больницу, пока совсем не слег. Его привезли поездом, когда он уже был без сознания, и стали лечить сульфидином. Врач рассказал нам, что надежды на его выздоровление было мало, но старик переборол болезнь, поправляется.
— Спирту если выпить, сразу встать можно, — говорил Мулинка. Он, видимо, томился без дела, очень горевал, что в такое время лежит в больнице, когда с часу на час у невода должны появиться первые гонцы лосося.
Врач строго приказал старику лежать и не ворочаться, помог ему повернуться лицом к стене и плотнее закутал его пуховым одеялом.
Тихон Иванович Акунка с сожалением поглядел на соседа, налил из графина в стакан воды, залпом выпил, пожевал сухими, потрескавшимися губами.
— Верно, худо курить! — Он закрыл глаза.
Николай Павлович стал выговаривать Тихону Ивановичу. Давно, дескать, пора бросать старые охотничьи привычки, давно пора перестать лакомиться сырой печенью сохатого.
— Ты передовой человек, Тихон Иванович. Должен пример другим показывать. А что получается?
Акунка внимательно слушал и отводил смущенный взгляд в сторону.
— Сохатый здоровый был. Только печенка больная, конечно, — объяснил он виновато. — Больше, однако, не буду. Еще помереть можно.
Мы попросили Тихона Ивановича рассказать нам о походе орочей в Хабаровск, к Арсеньеву. Уже мало кто помнил знаменитого путешественника. Один из его старых проводников по горам Сихотэ-Алиня, Александр Лазаревич Намунка, в позапрошлом году умер. Из знавших Арсеньева остались только двое: Тихон Иванович Акунка и Михаил Петрович Намунка. Но Намунки сейчас в Уське не было.
— О, капитан Арсеньев большой друг орочей! — сказал Тихон Иванович.
Рука его потянулась за папиросой, но Николай Павлович отодвинул пачку подальше. Акунка убрал со стола руку.
— Помню, конечно, хороший человек был Арсеньев, — повторил он.
Я записал слово в слово рассказ Тихона Ивановича, рассказ, полный искренней любви к Владимиру Клавдиевичу Арсеньеву, который в тысяча девятьсот восьмом году встретил в тайге убогие шалаши лесных жителей, а спустя восемнадцать лет вновь помог орочам дружеским советом...
— Плохо жили орочи, — говорит Тихон Иванович. — Хотели жить лучше, да не знали, с чего начать. Война еще шла. В тайге раньше партизаны были, партизаны ушли. Одни худые люди остались. Как пауты закружились они над стойбищем. Спаивали охотников. Даром меха брали. Очень плохо мы жили.
Тихон Иванович снова тянет руку к папиросам; поймав себя на этом, убирает ее, но по старой, многолетней привычке начинает шарить в карманах пижамы — ищет, видимо, трубку. Николай Павлович дает ему папиросу.
Тихон Иванович затянулся дымом.
— Да, — сказал он в раздумье, — хороший друг был капитан Арсеньев. О нем вспомнили, когда узнали, что новый закон жизни за перевалом есть. Собрались, было так, в шалаше у Александра Лазаревича Намунки. Он лучше нас всех Арсеньева знал, много с ним по тайге и сопкам ходил. Собрались и решили письмо писать.
— Кто же писал, ведь грамотных не было? — спрашиваю я.
— Как раз Кирюшка-партизан из Датту чего-то приехал. Мы говорили, он писал. Долго писал, весь день. Все люди стойбища вокруг него сидели. Потом шаман Иннокентий Намунка пришел. Кричать стал, что не надо писать. Амба злой будет. Однако не слушали шамана. Пускай кричит.
«Дорогой друг-капитан Арсеньев! — писали орочи весной 1926 года. — Ты больше всех знаешь нашу жизнь. Знаешь, как много нас было когда-то и как мало осталось. Ты жил в наших юртах, грелся у наших очагов, ел нашу пищу, курил наши трубки. Самые смелые наши люди ходили с тобой по тайге, плыли с тобой по рекам, переваливали через хребты. Помнишь, конечно, когда на речке Хуту случилась с тобой большая беда, совсем помирать думал, — орочи на ульмагдах пришли, кушать чего привезли тоже.
